– К верующим. Сид тоже верил.

– Он верил иначе.

– Я не знаю, во что верит преподобный.

– Он достаточно религиозен.

– Религия и вера не одно и то же.

– Да, ты прав. Но ты ведь тоже во что-то веришь?

– В себя. В своих друзей. В тебя. Но отцу Кеннелу я не верю.

– Давай я буду верить ему, а ты мне. Это тебя устроит?

Он сглатывает – ему больно. Больно знать обо мне с Кеннелом, но иного выхода нет – я не хочу лгать ему. Не хочу давать ложные надежды. Я могу причинить ему боль – не вред.

Мы молча сидим в тишине гостиной, пока дверь не открывается. Пит сразу же поднимается с кресла, готовый защищать себя и меня. Кеннел проходит в дом – выглядит он измотанным, снимает пальто, пытается повесить на крючок на стене, но промахивается – Ленни подбирает его и вешает вместе со своим. Измотанный преподобный? Я даже не платила, чтобы на это взглянуть.

– Этот молодой человек в представлении не нуждается, – говорит Кеннел, указывая на Ленни, и запускает бледную руку в золото волос. Его прекрасные руки, длинные пальцы дрожат.

– Вы и его в это втянули? – спрашивает Питер, нахмурившись.

– Я сам втянулся, – с привычной благостью отвечает Ленни.

– Идемте на кухню.

Мы следуем за Кеннелом, усаживаемся за стол, где уже начата шахматная партия – белые застряли в очень невыгодном положении. Кеннел наливает в стакан воду и выпивает залпом. Струйка воды катится по его подбородку, под белый воротничок. Во всей этой кутерьме я и забыла, насколько очарована этим мужчиной. И пусть в душе я зла на него, мое тело все еще откликается на его присутствие.

Он ставит стакан на стол и опирается на столешницу.

– Я думал о том, как вывезти вас с Молли незамеченными. Лучше всего это было бы сделать ночью, но так как ключи от машины только у Доктора, уехать, когда пожелаю, невозможно – придется действовать утром.

– Но ты единственный в городе, кому Доктор позволяет пользоваться машиной. Все тут же подумают на тебя, – отмечаю я.

– Да, так и будет, Флоренс, но я готов принять удар на себя.