– Да, Флоренс, – он тоже подается вперед, – я видел, как умирала моя сестра. Она была в крови. Несчастный случай. Я смирился, потому что такова Его воля.

На что бы ни рассчитывал Доктор, его признание производит ошеломляющее впечатление – все замирают, и, пока мы выбираемся из-под обломков, он умело возвращает власть над беседой в свои руки.

– Мне очень жаль, что Мэри пострадала. Но Иисус тоже страдал. Пути Господни неисповедимы – это была огромная честь. И она будет оказана ей снова. Господь не отступит.

– Ей тринадцать.

– Она уже женщина и способна произвести потомство. Нужно подождать и оградить ее от тягот физического труда.

Произвести потомство, черт! Он что, приравнивает Молли к домашнему скоту?

– Но ее отец здесь. И я, ее сестра, здесь. Она наша. Вы не можете отнять ее у нас.

– Наша? Отнять? И споткнется гордыня, и упадет, и никто не поднимет его[49].

– …и зажгу огонь в городах его, и пожрет все вокруг него.

– Флоренс, в тебе говорит гордыня. Ты давно исповедовалась?

Приходится приложить усилия, чтобы сохранить спокойствие. Он всерьез рассчитывает, что я отдам ее?

– Вы спросили ее? Спросили, хочет ли она быть святой и матерью мессии?

– Такой путь не выбирают, Флоренс. Избранным не становятся, а рождаются. Умерь гордыню, молись, и ты поймешь, что мы правы. Поймешь, какое счастье нам было послано. Поймешь, почему я делаю то, что делаю, и поблагодаришь меня. Я уверен. И да прибудет с тобой Бог.

6

6

– Очень вкусный суп, – замечает Молли. Теперь улыбка редко появляется на ее лице, но, когда это происходит, я понимаю, что счастье есть. Я снова старшая, и я приглядываю, ухаживаю за ней, но не так, как хотелось бы. Мне больно знать, что она пережила все это в одиночку.

– Я рада, что тебе нравится.

Я перевожу взгляд с окна на нее. Слова Йенса не дают мне покоя. Я на грани, на краю пропасти в помешательство.

– Сама готовила?

– Ты просишь настоящих подвигов.