Театр Лои Фуллер шлейфом лесного духа белел меж деревьев. Вход в него, при всей смелости и современности фасада, был выполнен без пошлости: он не напоминал вздёрнутый подол, но приглашал за приподнятые дуновением кулисы. Венчавшая вход статуя одновременно и стремилась оторваться от грешной земли, и приглашала разделить с ней укрытие. «Вновь велум». И то для Мартина был модерн, что радовал его сердце и не был замаран кровью. Судя по афишам, ставились сразу несколько представлений.

— Подстраховка. Не оценят что-то одно — сосредоточатся на остальных. В прошлом уже было так, что публика и критики холодно приняли постановку, казалось бы, учитывавшую все аспекты успеха, — так это пояснила Селестина. — Спасает, что декорации не особо затратны. Вы же ещё не видели танцев, что она ставит?

— Нет. Моё непростительное упущение.

— О, в таком случае сейчас и увидите. — Селестина уже приглашала войти, но Мартин ещё раз бросил взгляд на афиши. Одну из них — не шелкографии ли шедевр? — украшал узор, подобный удару бича на «Цикламене» Обриста; в нём была и культура Европы, и каллиграфия арабской вязи, и азиатский дракон, блестящий в золоте зари.

— Британия и Япония, — выдохнул он, — скобки цивилизации.

— Скобки или кавычки?

— Кавычки отдают куда большим сарказмом.

— Или цинизмом.

— Увы, ремарки нет.

Легковесность и динамика фасада компенсировали камерность самого театра. Сценическое пространство, как и намекала Селестина, было не особенно детализировано, но репетировавшие танцовщицы вставали в позы, достойные символизма картин Моро. «И превосходней танца семи покрывал. Но чью же голову затребует новая Саломея, и сколько их ещё на век придётся? Негоциант Леопольд, провидец Фридрих, художники, что пишут её и посвящают время её образу…» Костюмы, платья, фаты, накидки, покровы развевались, превращая надевших их в элементалей стихий. Крыльями неведомых махаонов, страстными вихрями, ответившими на зов лавинами, сбегающими со стола листами бумаги вились, выгибались и вспрыгивали бывшие на сцене и вокруг неё девушки. В этот раз Мартину не казалось, он точно видел подобные этюды, хоть и более сдержанные, во дворе, когда Селестина и Сёриз явили доступную им власть над материей. Только в тот вечер их фигуры окрашивали присущие пожару краски, сейчас же некоторые подсвечивались лампами с светофильтрами, и Мартин готов был поклясться, что в тех смешеньях видел не просто пятна, но зелень парков, суету дорог, абрисы домов, ансамбли площадей… Аплодисменты. Впрочем, не его.

— Браво, девочки, на сегодня с упражнениями хватит. Помните, что это не балет, пользуйтесь пятками, в вашем деле важно чувствовать поверхность, — голос из-за спины хвалил закончивших тренировку с акцентом, который Мартин редко когда слышал, и потому не сразу понял, что во французской речи проступало произношение американского английского.