— Всегда что-то меняется. Устранена лишняя переменная. Эксперимент не задался. Не было плавности и гибкости. Но они не глупы. Они просты, как дети. И как дети на первых выступлениях должны выйти и спеть песенку.

— А они это могут? Я ничего не слышал, кроме рычания, бульканья и сопения.

— А это и не для тебя. Жадный ты.

— Тогда для кого?

— О, и сам уже дуешься, как мальчишка! И возомнил себя лучше них? Только потому, что можешь долго рассуждать, какое печенье из банки достать? О-хо-хо!

— На каком языке эти песни? Что это за слова?

— Волше-е-ебные. Иной народец знает их. Я не из них. А ты из них? Нет, ты тоже не можешь. А вот она… М-м. Не знаю, как и проверить, ведь я-то не умею.

— Что случится, когда песни будут пропеты?

— Эхоматы вернут свои жизни городу. Дети города, что действительно послужат ему.

— То есть отдадут их? Их участь — просто умереть, став проводниками, или ещё и эффектно так взорваться, заодно, хм, подарив городу и жизни других?

— Нет, других теперь не надо. Вот этот эксперимент удался. Один раз не удался.

— Понятно. И всё же скажи, что случится с городом, когда песни будут пропеты?

— Он избавится от проклятья.

— Это настолько прямой ответ, что я теперь даже не знаю, искать ли в нём второе дно.

— Тебе бы сперва крышку сыскать, а уж потом, глянув за прозрачные стенки, думать про дно.

— А что, проклятие ещё и заточено в неком ящике, в какой-то темнице? Тогда в чём проблема?

— Заточение — решение проблем? Не удивлён. Вот, получи другой ответ: оно не может никуда деться.

— А оно разве хочет?

— «Хочет» и «может» не причина и следствие и не следствие и причина, а отнятый выбор.

— И куда бы оно делось? И не говори, что это ему одному ведомо.