А, вот и о «желательном для блага России устройстве правительства». И это уже схема. Сохранение власти государя-императора, — всё, дальше Михаил мог читать без опаски за Дмитрия Ивановича, — переосмысление роли Государственного совета, создание Министерства промышленности, введение функциональной должности премьер-министра, или же канцлера, который бы стоял над министрами и координировал их работу под собственным единоначалием. Разграничение прав и функций и смещение центра тяжести. Хорошо. Такой, стало быть, противовес придворным интриганам Дмитрий Иванович намерен поставить, освежив и наладив работу правительства. А вот это презанятно. При кабинете министров предполагалось учредить Главный статистический комитет, который бы не только ведал всенародными переписями, но и «составлял и публиковал ежегодные отчёты о государственных приходах и расходах, о ходе народного образования, о состоянии путей сообщения, торговли внутренней и внешней, горной, ремесленно-фабрично-заводской и торговой».[62] И не просто так, а с последующей обработкой и анализом, прогнозированием. Как же сдюжить это, не создав аппарат, подобно саранче бы застлавшей поле, с коего кормится? Были подколоты эскизы некой машины, видом напоминавшей орган. «Или Павильон?» — не сразу Михаил верно определил масштаб, поскольку едва заметил внизу, у подножия, маленькое сочленение чёрточек и круглешков, правившего другими чёрточками и круглешками — человечка, машиниста. Одного. Справлявшегося, надо полагать. Таков был идеал. И Михаил не мог сказать, что не был готов его разделить. Но объективность статистики зависела от вводимых данных и их интерпретации, от математического аппарата, инструкциями на перфокартах закладываемого в машину — в общем, от человека. «Ложь, наглая ложь и статистика», — как-то мимоходом, кого-то процитировав, определил Мартин три уровня недостоверности информации. Можно ли исключить из процесса человека? А если можно, то не станут ли колёса Лейбница, на которых человечество въедет в новый век, его же неумолимыми — а к кому взывать с мольбами? — жерновами?

Михаилу казалось, что под давящим обилием вопросов у него растёт горб, уподобляя его фигуру выражающему их знаку. В каюте-аквариуме более он оставаться не мог и не считал нужным. Некоторым вопросам суждено повисать в воздухе, вызывая неловкость, или прятаться в иле, выжидая подходящий момент. Но можно ли к такомым отнести неопределённость того, что же Михаил желал добиться? Из склизких объятий подобной сумятицы, в которой уму не за что ухватиться, но которая, обвиваясь, его же и душит, он вырывался погружением в работу, возложенную обязанностями или же провоцируемую чтением журналов.