— Нет, вы не поняли! — воскликнул Натаниел Хикс. — Я, может, и не гожусь вам в отцы, однако все же значительно старше… — И на самом деле он не мог отделаться от мысли, что годится ей в отцы. Он крепко, по-родительски похлопал ее по плечу: — Ну-ну, не краснеть. Вот беда-то. Это совсем ни к чему. Я и так знаю о вас больше, чем вы думаете. И как бы там оно у вас ни складывалось, вам краснеть не из-за чего.

— Еще одно обстоятельство, — сказала лейтенант Турк. — Мне опасно говорить добрые слова. Я так в них нуждаюсь, что сразу же принимаю близко к сердцу, и они непозволительно на меня действуют. Видите?

Она окончательно залилась краской, глаза наполнились слезами и заблестели.

— Вижу. — Натаниел Хикс был до глубины души потрясен открывшимся ему изяществом смущения и гордостью стыда. — И это прекрасно.

— Я — мерзкая, можете поверить Липпе. Она знает меня лучше, чем кто-либо. — Лейтенант Турк облизнула губы и добавила: — Была раньше такая манера поведения — «первый выход молодой девушки». Думаю, и сейчас есть, потому что подходит юным женщинам, не успевшим свыкнуться со своей истинной натурой. Сентиментальные нюни на тему «девочка, какой ты меня представляешь» и «девочка, какой я себя знаю». Но вас я от этого избавлю; да, выхожу на балкон. Но прежде, если можно, я загляну в ванную… — Она помолчала. — Кажется, мне удалось сказать это так, будто я очень сожалею, что мне туда надо, правда? Так оно и есть, и это нехороший признак.

В крохотной кухоньке Натаниел Хикс соскреб с тарелок остатки пищи, сложил их в бумажный пакет и выкинул в мусоропровод, потом поставил посуду в раковину. Он провозился дольше, чем было нужно, ожидая, пока выйдет лейтенант Турк. Если уж она сожалеет, что ей туда надо, то, безусловно, предпочла бы, чтобы ее не видели оттуда выходящей.

Натаниел Хикс вдруг обнаружил, что чувствует себя несравненно лучше. Безысходное отчаяние, охватившее его под душем, отступило, и он понял, как важно думать о ком-то другом.

— Я теперь знаю, о человеке можно судить по глазам, — сказала лейтенант Турк. — Они обычно широко раскрыты и слегка… с поволокой, вот, правильно. Такой любопытный и подчеркнуто мягкий взгляд, если я понятно выражаюсь. Можно сказать, глаза застенчивые, но голодные. Тогда я не разбиралась. Но все равно, в случившемся виновата я сама.

С озера долетел нежный порыв почти прохладного ветерка. Лейтенант Турк поежилась в кресле, подняла бокал, поблескивающий слабым отраженным светом из гостиной, и пригубила.

— Видите, как долго… — сказала она. — Вы действительно хотите слушать дальше? Уже, должно быть, ясно, что дело тут заключалось в неверной оценке. Старая как мир ошибка. Человек нехотя застилает себе постель — и тогда надо в нее ложиться, а он все жалуется, жалуется… Единственно возможный ответ — следовало быть немножко умнее.