— А тишина-то, Камилл, послушай!

Абсолютный сон природы, ни единого звука жизни, только здоровое биение собственного сердца, да временами стонущий деревянный вздох — это где-то прогнулись под белым грузом два скрещенных ствола. И Руженка, разгоряченная утренним своим успехом и подъемом в гору… Во влажном воздухе аккуратная прическа у нее развалилась, и так ей даже лучше, она такая свежая и, в сущности, хорошенькая. Вообще в этом библиотечном мирке она стала такой уверенной в себе, я должен признать — начальствует она надо мной тактично, скорее даже не начальствует, а вроде бы советуется, как, бывало, в школе. А ведь в последнее время не случалось, чтоб его понимали, восхищались его работой или, того пуще, «болели» за него. И надо сознаться, в литературе Руженка разбирается, она по-настоящему начитанна — видно, Крчма знал, что делает, когда старался сблизить их обоих. С красотками Камиллу не везло — и вот на обратном склоне молодости он оказался одиноким, с алиментами на шее… В сущности, потерпел крах — и отчасти по собственной вине. Крчма? Все судит, все взвешивает человека — неужто думает, что в этом его долг?

После короткой передышки поднимались еще добрый час, а турбазы нет как нет. В заснеженный лес прокрались первые тени сумерек. Ну, я-то как-нибудь спущусь с горы и в темноте, но я ведь и за Руженку в ответе… Она, правда, мое начальство, однако в старом воинском уставе говорится что-то насчет того, что при некоторых обстоятельствах решение принимает тот, у кого воля и чувство ответственности сильнее. И если у меня действительно есть чувство ответственности, я просто обязан заставить ее немедленно повернуть… Вместо этого Камилл поймал себя на том, что перспектива довольно-таки авантюрного предприятия начинает его увлекать, И только для очистки совести он спросил:

— Слушай, может, сдадимся?

— А что ты болтал о величии природы, освобожденной от всякой человеческой мизерности?.. Как видно, от поэзии ты спустился к прозе! Но без порции кофеину у меня не хватит сил на обратный путь. Доставай-ка апельсины, а потом — дальше!

Подчинился Камилл даже с облегчением: кости брошены. Что-то нынче будет? При всем том Руженка вдруг сделалась просто товарищем, перестала смотреть на меня как на мужчину. В общем-то жаль: как раз сейчас мне польстило бы, если бы… А она хорошо смотрится на лыжах — совсем у нее новый, незнакомый, спортивный облик… И вообще она единственный человек, который до конца понял мои литературные замыслы. Два одиноких человека, свободных от обязательств. Быть может, не мешает как-то привязать ее к себе, хотя бы временно, пока я не обрету равновесие духа после этого шока с Павлой. Однако— любит судьба поиграть в иронию — на сей раз Руженка никак не облегчает мне задачу: она приветлива, внимательна, деликатна — и откуда взялся у нее этот непривычно корректный, отстраняющий тон? Неужели все-таки бережет свой «начальнический» престиж?