— О, Мариан — это да! — с восхищением пробормотала Руженка.

— Ну, мы действительно прошли по крыше, как в детективном романе, добрались до галереи соседнего дома, а тут, видим, женщина стоит, в испуге рот рукой зажимает, а потом крикнула что-то в окно. Выходит из квартиры этакий дылда: «Вы что тут делаете?!» — «А вы что себе позволяете?»— отвечаю я и хочу пройти. «Ни шагу!» Он загородил нам дорогу и к жене: «Сходи за паном Гавленой!» — «Лучше бы прямо за гестапо», — возражает та подлюга в юбке, а может, она просто хотела припугнуть нас. А у нас душа в пятки ушла. Тут является пан Гавлена в мундире протекторатной полиции, на ходу застегивает ремень с кобурой. «Да мы в гостях были», — говорю ему, а сам без всякого удовольствия смотрю, как он уставился на мои испачканные руки да на пиджак Камилла, выбеленный известкой. «Ага, — говорит Гавлена, — и хозяина, как на грех, дома не случилось?» И ощупывает нас с Камиллом, нет ли оружия. «А ну, пошли!» А я только уж на лестнице спохватываюсь: господи, да у меня же в кармане моя кенкарта![77] Спрашиваю Гавлену: «Видали вы когда, чтоб служитель классической гимназии вместе с учеником же того „Б“ воровством по чердакам занимались?» — «Нет, — отвечает, — до сих пор не видал, вот теперь, может, увижу». — «А где же тогда наша добыча? А? Где она? — И я с укором выворачиваю карманы. — Пан Гавлена, вы ведь тоже чешской матери сын. Разве все мы не потомки Пршемысла Пахаря?» В конце концов пришлось-таки объяснить ему настоящую причину нашего появления в его доме таким необычным способом. Ссылка на Пршемысла затронула его совесть: отпустил нас.

— А Мариан что? — спросил Гейниц.

— Мариан через четыре дня выздоровел, а те двое были, видно, не гестаповцы. Гестапо схватило Мариана только три года спустя, как школу окончил, да это вы и сами знаете. — Завершив свою «историйку», Понделе сел на место.

От аплодисментов слегка заколыхались занавеси на широком окне. И в этот момент открылась дверь, официант, который нес поднос с пирожными, уступил кому-то дорогу — рукоплесканья разом оборвались, у Крчмы едва не остановилось сердце: в дверь вплыла золотая копна волос…

Все окаменело, как в сказке о Спящей царевне. Было одно лишь движение: знакомый крупный, плавный шаг Ивонны. Она, не смутившись, направилась прямиком к Крчме. Видя, что всеобщее оцепенение не проходит и все пялятся на нее, как на призрак, Ивонна остановилась:

— В чем дело? Или я ошиблась, здесь не восьмой «Б»?

Тут раздался такой рев, что окна задребезжали. Все кинулись к ней, каждый норовил обнять ее или хотя бы пожать руку, кто-то потрогал: да из плоти ли эта Ивонна? Ей даже пришлось шлепнуть любопытного по руке. И почему-то никто не набрался смелости спросить, как это она очутилась в Праге вместо Голливуда? Все почему-то сразу почувствовали, что Ивонна приехала не просто на встречу с классом и не собирается послезавтра возвращаться то ли в Калифорнию, то ли во Франкфурт.