— За что?

— Вы отлично знаете. За то, что вы тогда, на стройке, спасли меня…

— Скажи спасибо старому Пирку, а не мне. Он отстаивал тебя в парткоме.

— Но я-то хорошо знаю, по чьей инициативе… Место Мариана по-прежнему пустовало. Неужто он в самом деле оставил Мишь одну и ушел? Не из него ли в будущем вылупится мой очередной «трудный ребенок»?

Сдается, эксперимент с моим «отцовством» в отношении Мариана не удался. Какое там воспитательное влияние, когда Мариан, пожалуй, и родился-то взрослым?! Может, сама природа снабдила его… или, скорее, приспособила к суровым условиям, в которых он очутился, не выросши еще из мальчишеских лет. Нельзя отказать ему в ряде хороших свойств, но благородство его какое-то… формальное, что ли, автоматическое, его гуманность — абстрактна, безадресна. Любит ли он вообще людей, в том числе Мишь? Или предпочитает тех, кто носит в себе губительные начала?

Я должен был научить его — и не научил! — тому простому, скромному, сердечному, чему в раннем детстве нас учит мать. Именно здесь в душе Мариана как бы вакуум. Принципов у него хватит на двоих, и это хорошо, потому что у Миши нет никаких; зато есть у нее все остальное, то самое простое и скромное, хотя она, в сущности, и не знала матери…

Взгляд Крчмы скользил по танцующим. Ритм жизни и ритм перемен все ускоряется: каждые пять лет — уже совсем другие танцы. Среди массы дергающихся, кивающих голов сияет золотая грива Ивонны — слава богу, это не сон, это реальнейший факт! Но стул Мариана пуст… Мариану вовсе не нужно мое вмешательство в его жизнь, да и не в моих силах оказывать на него влияние; к сожалению, это не избавляет меня от чувства ответственности за него. Хотя, кроме какого-то тревожного предчувствия, у меня пока нет серьезной причины для серьезного беспокойства.

Если доживу — кто-то из Сердечной семерки станет моим «трудным ребенком» к очередной встрече через пять лет?..

IV. Возвращения

IV. Возвращения

— Итак, Руженка, схлынула волна восторгов класса по поводу возвращения блудной дочери, и начались суровые будни, — говорила Ивонна, усевшись в кресло перед рабочим столом Руженки. — Надо мне найти работу и какое-то жилье. В гостинице долго не проживешь: та горстка долларов, что я привезла с собой, испарится, не успеешь и оглянуться.

— А дома, у родителей?

Почему же удивил меня этот вопрос Руженки? Ведь вчера, на банкете, у нее просто не было случая расспросить меня о житейских делах!

— Никакого дома, Руженка, у меня уже нет. Папа умер — и меня немножко грызет совесть, нет ли в этом доли моей вины; говорят, он гораздо тяжелее переживал мой отъезд, чем я могла вообразить… А мама, оставшись одна, не в силах была видеть мою опустевшую спальню и переселилась к сестре в провинцию. Монику мама пока взяла к себе, но я не хочу оставлять девочку у бабушки, хочу, чтоб она училась в пражской школе.