Георге вошел с большой корзиной дров. Он сбросил ее возле печки, сел за стол и развернул газету. Ему нравился шелест бумаги и запах свежей типографской краски. «Посмотрим, что новенького?» — подумал он, в то время как Елена клала на сковороду кусочек свиного сала.

Георге попытался читать, но буквы плясали у него перед глазами. «Он выглядит озабоченным и очень постаревшим», — сказала себе Елена. Спустя некоторое время он повернулся к ней.

— Жена, принеси-ка мне бумагу и чернила.

— Зачем они тебе? — с любопытством спросила Елена. — Хочешь Кришану написать? Не забудь спросить, как поживает его жена…

— Я не ему буду писать.

— А кому же?

— Много знать хочешь, — набросился на нее Георге. — Ты как тетушка Лина. Неси бумагу…

Елена быстро вернулась и принесла несколько листков бумаги и чернильницу. Положила все на стол.

Георге скрутил три самокрутки, чтоб были под рукой. Оставил пустое место для обращения, поэтому Елена, которая смотрела у него из-за плеча, так ничего и не узнала. И только когда ей надоело ждать и она отошла, он начал писать:

«Я знаю, что вы там очень заняты и что разобрать мой почерк нелегко. Я ведь больше привык орудовать лопатой в котельной, чем пером. Вообще-то не я должен был писать вам, а Герасим Никита, но он слишком Горд и слишком уверен в себе и своей правоте. И сразу же надо сказать вам, что Герасим прав. Я знаю его с детства. Его отец тоже работал на текстильной фабрике. Старик умер от чахотки, вы должны знать, что у нас люди легко умирают, если у них слабая грудь. В детстве Герасим был очень озорной. Но он вырос среди рабочих, и из него вышел честный человек. Я помню, они жили дом в дом со мной, то есть мы были соседями. Герасим только что вышел из тюрьмы — его посадили за то, что он носил еду забастовщикам, — и на улице появились листовки. Некоторые только догадывались, а я знал, кто это делает. Однажды вечером, кажется, это было опять же в сентябре, я возвращался с работы домой. На углу улицы Димитрия Кантемира стоял свободный извозчик, а вокруг несколько человек. Они были в мундирах. Они пропустили меня, а я притворился, что не вижу их и начал что-то насвистывать. На улице я встретил Герасима, промокшего до нитки. Мне едва удалось уговорить его вернуться до-. мой. В два часа ночи ко мне пришел полицейский и велел сейчас же идти к Герасиму. Я пошел. Его мать лежала в постели. А Герасим в одной рубашке стоял, прислонившись к стене. Полицейский комиссар Бузату, который и сейчас работает в полиции, орал на старуху: „Госпожа Герасим, заставь своего сына сказать правду. Где шапирограф?“