— В поселке, на плантациях, повсюду, и кажется, здешние…

— Кто именно? Давайте уточним. Кто это «здешние»?

— Здешние рабочие хотят объединиться с рабочими другого побережья, чтобы забастовка стала всеобщей. Так говорится в листке.

— Расстрелять нескольких — и сразу будет порядок…

— Да, так до сих пор думали, но вот в Бананере… не знаю, читали ли вы в газетах… кое-кого посадили, а положение не изменилось, пожалуй, даже ухудшилось. Надо видеть их — это люди, готовые умереть.

— Гм, дело серьезное, а здесь главарями выступают, вероятно, эти Лусеро…

— Напротив. Они будут первыми жертвами. Их считают предателями и изменниками, говорят, что теперь, когда они стали богачами, они хотят примирить все противоречия — потихоньку, постепенно, без насилия, а для агитаторов это значит играть на руку Компании.

— Ладно, Пьедрасанта, сколько с меня?…

— Подсчитать я подсчитаю, но выпейте еще чего-нибудь, тем более что вы так редко заходите. Разрешите угостить вас на прощание.

— Как говорят ребята, раз вы настаиваете…

Последние слова сопровождались столь большим и громким зевком, что их едва можно было расслышать — огромная пасть распахнулась так, что стали видны все зубы и даже гортань.

— Сейчас дам сдачи. Ваша пятидолларовая, а с вас… Вот получите, счет дружбе не помеха, комендант.

— Бренди, налей-ка мне бренди…

— Двойного?

— Меня этим не напугаешь…

— От пива толстеешь, лучше глоток покрепче…

— Но в такую жару, дружище, в наших краях глоток чего-нибудь покрепче — все равно что глоток адского зелья.

Учитель, рухнувший на скамью, спал лицом к солнцу, по его щекам, носу, губам, лбу ползали мухи, руки бессильно повисли, волосы растрепаны, брюки не застегнуты, туфли не зашнурованы, носки спустились. Когда на лицо ему садился слепень, он вяло взмахивал рукой, налитой свинцом, мотал головой и бормотал:

— Тоба…

— Засажу этого типа в камеру на несколько дней, сразу бросит пить…