Она огляделась, как всегда беспокойно. И это ее настроение с легкостью передалось другим.

Эрика, на которую давно навесили ярлык лево-либерала, нигде не чувствовала себя хорошо — ни в Восточном Берлине, ни в этом городе Тиссенов, где царит жажда наживы и который, вероятно, вступил в тайный сговор с боннскими политиками. Она мечтала — особенно когда вспоминала годы юности — о новой программе кабаре, о появлении молодых единомышленников, о том, что напишет потрясающую детскую книжку, полную фантазии и с критическим настроем, которая сможет подготовить молодое поколение к опасностям нынешнего мира; или — о такой задаче, которая позволит как-то канализировать, использовать свойственное ей богатство ассоциативного мышления. Но родители знали: скоро она снова, назло упертым кино-специалистам, займется шлифовкой диалогов для экранизации «Будденброков». Права принадлежат их семье; перенесенный на экран роман в любом случае станет разновидностью комикса, но, по крайней мере, сами съемки должны поспособствовать примирению двух частей немецкого народа: ведь в течение какого-то времени актеры с Востока и с Запада будут совместно населять любекскую Менгштрассе. Так пожелал Отец.

Эрика Манн откупорила бутылку с шипучим вином и налила себе. Взяла еще кусочек пумперникеля.

— С программой на сегодня мы разобрались, — услышала она от матери. — Времени на послеобеденный отдых почти не остается. А потом я провожу отца на встречу с журналисткой, которая хочет взять у него интервью.

— Я хотела сама его проводить.

— Эту журналистку мне предстоит увидеть в будущем году, на церемонии присвоения отцу звания почетного гражданина Любека. Думаю, не повредит, если я познакомлюсь с госпожой Кюкебейн уже теперь.

— А что тогда мне делать? — недовольно спросила Дочь и положила обе ноги на скамеечку. Ее жакет дивно поблескивал.

— Поезжай с Голо в Бенрат. По словам здешней горничной, парк замка Бенрат выглядит сейчас как цветочное море.

— Море астр и бегоний?

— Ты хоть глотнешь воздуха.

Женщины обменялись взглядами, не особо приветливыми; Томас Манн поднялся и вышел на балкон.

— Ты ему сказала? — прошипела Дочь.

Катя Манн еле заметно качнула головой:

— Но старые Хойзеры придут, если нам удастся с ними связаться.

— Большего он не вынесет, — раздался энергичный шепот. — Голова у него должна быть свободна — и для сегодняшнего вечера, и для Лютера. Ему и без того тяжело. Такая услада не для старого сердца.