Падре Мануэль привычным жестом остановил поток красноречия доньи Кармелы и решительно перевёл разговор.

Только не думать ни о чём. Особенно о… Так! Не думать ни о чём… ни о ком… И пусть она уже заткнётся! Да! Не думать!

Он повернулся и пошёл в ту сторону, где располагались кельи, и продолжавшая беспрерывно говорить донья Кармела поспешила следом. Внезапно, как бывает, когда вспоминаешь некую очень важную вещь, падре остановился и чтобы избежать неминуемого падения из-за внезапно возникшего препятствия, донья Кармела инстинктивно схватилась за него.

Цепкие узловатые пальцы, схватившие падре за плечи, показались падре щупальцами, которые потянулись к нему, обхватили плечи, сжали горло, заползли в рот и полезли через глаза, а сама донья Кармела превратилась в охваченную жаждой убийства дьяволицу. Её глаза выпучились и налились кровью, на голове выросли острые козлиные рога, рот ощерился, как у пираньи, и оттуда вывалился длинный, раздвоенный, как у змеи, язык.

Ужаснувшись произошедшей в донье Кармеле перемене, падре Мануэль пошатнулся и, теряя сознание, повалился на потемневшие от времени плиты церковного пола, а вместе с ним упала и так некстати вцепившаяся в него донья Кармела.

Им помог падре Алваро, как раз в момент падения вышедший из исповедальни. Заметив распростёртых на полу священника и донью Кармелу, он спешно отправил восвояси крестьянку и бросился вызволять донью Кармелу из-под бесчувственного падре.

Донья Кармела не произнесла ни слова, молча поднялась, поправила сбившуюся одежду и внимательно посмотрела на своего спасителя. Падре Алваро понял, что донья Кармела хочет ему что-то сказать, но не решается.

– Мы в одной лодке, – шепнул он, успев удивить её неординарностью сравнения.

Ни падре Алваро, ни донья Кармела не были заинтересованы в том, чтобы падре Мануэль вновь вышел из строя. Падре Алваро категорически не желал оставаться в пугавшей его размерами и абсолютно чужой церкви, а словам падре Мануэля о том, что тот рад видеть его в качестве помощника, значения не придал вовсе. Нет-нет, только не это. Падре Алваро уедет к себе при первой же возможности, и никто на свете не сможет его остановить, даже сам начальник полиции. С первого дня своего пребывания здесь падре Алваро спит и видит, как возвращается в свой пусть нищий, но такой родной приход, где тихие долгие дни сменяются короткими сухими ночами, а за алтарной стеной ждёт своего часа надёжно спрятанная стеклянная бутыль с мескалем. Никаких обязанностей, никаких тревог, пара-тройка еле сводящих концы с концами фермеров и их юные смуглые дочери и застенчиво-страстные сыновья, с хихиканьем позволяющие щупать себя за причинные места и сладко стонущие во время соитий.