— Не понимаю. Член партии, университетский диплом… И вдруг — школа…

— Мне… — замялся Шадрин, — не повезло с работой по специальности. Подвело здоровье.

— Но при чем здесь школа? — завуч развела руками.

— Думаю, смогу вести логику. Когда-то я ею занимался.

Завуч положила свою тонкую бледную руку на стопку документов:

— Вот: три заявления, три кандидата. Все три девушки только что закончили философский факультет Московского университета. Двое — по отделению логики. Как видите, шансов у них больше, чем у вас.

— Ну что ж… — Шадрин протянул руку за документами.

В это время за спиной открылась дверь, и в кабинет вошел высокий, грузный человек с седыми висками. Под его уверенными и твердыми шагами поскрипывал рассохшийся паркет. В его движениях, во взгляде, в том, как он подошел к столу и неторопливо сел в кресло, чувствовались начальственность, уверенность в себе. А когда Полещук заговорил, Дмитрий растерялся: в директоре он узнал одного из членов бюро райкома, который вместе с генералом не стал голосовать за его исключение из партии.

Полещук тоже узнал в Шадрине того самого молодого человека, персональное дело которого решалось на бюро.

Первым заговорил Полещук:

— Как же, помню, помню… Держались вы тогда молодцом. И то, что обратились в МГК, тоже хорошо.

— Вы об этом знаете? — нерешительно спросил Шадрин.

— Как же… Вы думаете — легко исключать человека из партии, который слился с ней не только анкетной биографией, но и сердцем, самой судьбой? — Полещук перевел свой тяжелый взгляд на завуча, которая непонимающе моргала слегка подкрашенными ресницами. — Валентина Серафимовна, вы ознакомились с документами Шадрина?

— Да… В общих чертах… — ответила завуч и пододвинула Полещуку документы.

Тот читал их долго, что-то прикидывал в уме. Потом перелистал стопку заявлений, лежавших на краю стола.

— Вы четвертый претендент. Ваше мнение, Валентина Серафимовна? — он повернулся к завучу, которая продолжала болезненно-зябко кутаться в шаль.

— Если исходить из формальных соображений, то думаю, что три предыдущие кандидатуры нам более подходят. Логика как наука ближе к философии, чем к юриспруденции.

Полещук еще раз внимательно прочитал анкету Шадрина, отделил его документы от остальных, сложенных в стопку, и встал. Взглянув на часы, веско, как приказ, бросил:

— Остановимся на кандидатуре Шадрина, — тон его голоса был спокойным, не допускающим возражения.

В глазах завуча взметнулось удивление. Она словно хотела спросить: «Вы не пошутили, Денис Трофимович?»