Струмилин писал:

«Здравствуй, Лиля!

О том, что ты в Москве, я узнал от тети Паши. Вчера звонил вам на московскую квартиру, няня Марфуша сказала, что в Бухарест возвращаться ты не думаешь. Что случилось? Не могу даже допустить недобрых предположений. Я хочу помочь тебе, если мое участие для тебя небезразлично. Я по-прежнему остался все тем же преданным и верным твоим другом, который придет к тебе, как только ты позовешь. Мы с Таней сейчас живем в новой квартире. У нас удобно и светло, обещают поставить телефон. Вожу ее на неделю в детский сад, начали заниматься музыкой, в выходной день ни на минуту не разлучаемся. Таня часто вспоминает тебя. До сих пор ты для нее находишься в длительной командировке.

По-прежнему много работаю. Все над тем же. А в последнее время встретился с трудностями, о которых долго рассказывать.

Приходи. Жду тебя!»

В горенку с пылесосом в руках вошла Марфуша. Обняв ее, Лиля принялась целовать старческие щеки няни, приговаривая сквозь слезы:

— Марфуша!.. Если бы ты знала, от кого письмо! А все, наверное, потому, что ты молишься за меня!

— Господь с тобой! Да в своем ли ты уме? Что это за письмо? Ты словно рехнулась… Уж не надумала ли опять к своему усатому нехристю? У тебя на неделе семь пятниц.

— Какой усатый нехристь, няня! Никуда я больше не поеду!

Подбежав к окну, Лиля распахнула его настежь и, повернувшись к няне, проговорила:

— Слушай, няня! Если и вправду есть Бог и он помогает людям — помолись, когда будешь в церкви, за мое последнее желание.

— Знаешь что, девка, дурачиться-то ты дурачься, да только не богохульничай! Я в твой комсомол не лезу, и ты не лезь в мою веру…

Не успела Марфуша договорить фразы, как в саду зарычал Вулкан. Лиля выглянула в окно.

У калитки стояла Ольга. Она махала рукой и кричала:

— Неужели не слышите?!

Лиля выбежала в сад, загнала Вулкана в конуру и побежала к калитке. Обняв Ольгу, она закружила ее на дорожке сада.

— Какая-нибудь весточка? — спросила Ольга.

— Письмо!..