— Постой… Постой… Нам нужно поговорить… — Богданов пытался задержать сына, но тот, мягко отстранив его руку, повернул защелку английского замка.

— Я же сказал русским языком: мне завтра нужно обязательно быть в Ленинграде!.. Скажи матери, чтоб собрала вещи.

За Андреем захлопнулась дверь лифта. Богданов долго сидел неподвижно в кресле с закрытыми глазами. Перед ним, как живой, стоял Шадрин. Таким, каким он видел его месяц назад в милиции. Забинтованная голова, бледное лицо, на белой рубашке свежие пятна крови. И взгляд… Взгляд человека, который знает себе цену и уверен в том, что он делает.

IX

IX

Еще летом, сразу после перевода начальника на другую работу, отозвали из Бухареста и Растиславского. В Москве он понял, что все его усилия получить повышение по службе были срублены под корень. Весть о скандале, который устроила ему перед отъездом дочь его бывшего начальника, докатилась и до министерства. А тут еще развод с Лилей выглядел в таком неприглядном свете, что сочувствующих коллег в отделе не оказалось. Кое-кто даже поговаривал, что не мешало бы поглубже да попристальней вглядеться в «моральный облик» Растиславского. Припомнили и старый грешок. Тогда еще молодому, неопытному работнику, да к тому же холостяку, ему простили далеко зашедший «роман» с восемнадцатилетней секретаршей управления. Он покаялся, а девушку пришлось уволить.

И вот теперь Растиславский вернулся к тому, с чего начинал свою работу после окончания института: сотрудник одного из отделов торгового треста. Однако он по-прежнему верил в свою звезду. Ждал, когда забудут его «морально-этические» оплошности и он потихоньку, шаг за шагом, выйдет из временной опалы, в которой оказался по своей же, как он считал, неосмотрительности.

А пока решил по-настоящему отдохнуть. Месяц, проведенный на юге, укрепил нервы. Прошла бессонница, которая мучила его последний год. Теперь он был уверен, что все работало на него: время, море, солнце… А оно, южное солнце, последние дни палило так, что доставало своими жгучими лучами белотелых пляжников-новичков даже под разноцветными ситцевыми зонтами и выгоревшими тентами. Зато неугомонная молодежь, щеголяя друг перед другом загаром и дразня ожиревших толстяков, забившихся под тенты, взад и вперед сновала между дощатыми лежаками и оглашала звонкими голосами и беззаботным смехом растянувшийся на километры сочинский пляж.

Сегодня море было, как показалось Растиславскому, особенное. Оно устало лизало пенными языками набегающих волн нагретую солнцем серую отшлифованную гальку.