– Так посчитай.
Адольф выясняет, что потратил на треть больше, чем Каролина в свой самый неудачный год.
– А ведь мои туалеты тебе ничего не стоили, – замечает Каролина.
–
Каролина играет Шуберта. Адольф наслаждается музыкой в прекрасном исполнении; он подходит сказать Каролине спасибо; она плачет.
– Что с тобой?
– Ничего… нервы.
– Не знал за тобой этого греха.
– Ах, Адольф, ты ничего не замечаешь… Посмотри: у меня кольца спадают с пальцев; ты меня больше не любишь, я тебе в тягость…
Она заливается слезами, ничего не хочет слушать и с каждым словом Адольфа рыдает все горше.
– Хочешь, ты опять будешь управлять хозяйством?
– Ах! – восклицает она, вскочив, как чертик из коробочки. – Неужели тебе еще не надоело ставить опыты?.. Нет уж, спасибо! Разве в деньгах дело? Странный способ врачевать раненое сердце… Нет, оставь меня…
– Ну что же! как тебе угодно, Каролина.
Это «как тебе угодно» – первый признак равнодушия в отношении к своей законной жене[616]; тут Каролине открывается пропасть, к которой она приблизилась по собственной воле.
Французская кампания
Всякой жизни грозит свой злосчастный 1814 год. После блистательных триумфов, после дней, когда преграды оборачивались победами, а препятствия – удачами, наступает момент, когда самые счастливые идеи на поверку оказываются глупыми, когда отвага приводит к беде, когда в укреплениях обнаруживается брешь. В супружеской любви, которую иные авторы соглашаются считать разновидностью любви вообще, чаще, чем в любой другой сфере человеческой жизни, случается своя Французская кампания[617], свой роковой 1814 год. Дьявол особенно любит совать свой нос в дела бедных брошенных жен, а Каролина дошла именно до этого состояния.
Теперь Каролина ищет способ вернуть себе любовь мужа! Она целые дни сидит дома в одиночестве и дает волю своему воображению. Она бродит по комнатам, подходит к окну и надолго замирает перед ним, глядя на улицу и ничего не видя; среди своих этажерок с безделушками, в своих роскошно обставленных покоях она чувствует себя как в пустыне.
Между тем все в Париже, кроме тех, кто обитает в собственном особняке, стоящем между двором и садом, живут впритирку друг к другу. На каждом этаже напротив одной супружеской четы проживает другая. Каждый наблюдает за жизнью соседей, сколько душе угодно. Тут царит повинность взаимного изучения, право осмотра[618], распространяющееся на всех и каждого. Допустим, утром вы поднялись рано, а служанка соседа напротив занялась уборкой квартиры и вывесила ковры за окно: благодаря этому вы угадываете бесконечное множество деталей из жизни соседа, но и сосед знает не меньше о вашей жизни. Поэтому через какое-то время оказывается, что вам известны все привычки соседки напротив, хорошенькой, старой или молодой, кокетливой или добродетельной, известны капризы фата и ухищрения старого холостяка, известно, какого цвета у них мебель и какой масти кот у жильца третьего или четвертого этажа. Все здесь улика и источник для догадок. Гризетка с пятого этажа обнаруживает – правда, подобно целомудренной Сусанне, с опозданием, – что на нее с восторгом наставил бинокль чиновник с жалованьем тысяча восемьсот франков в год, старый греховодник, охочий до дармовых зрелищ[619]. Со своей стороны, юноша, служащий сверх штата, предстает перед старой богомолкой во всем блеске своих девятнадцати лет и во всей неприкрытой красе человека, занятого бритьем бороды. Наблюдательность не знает покоя, а вот осторожности случается задремать. Занавески далеко не всегда задергиваются вовремя. В сумерках женщина подходит к окну, чтобы вдеть нитку в иголку, а сосед из дома напротив любуется рафаэлевской головкой и находит ее достойной себя, национального гвардейца, который так хорош в карауле. Пройдитесь по площади Сен-Жорж[620], и если вы умеете смотреть, то сможете разгадать секреты по меньшей мере трех хорошеньких женщин. О священная частная жизнь, где ты? Париж – город, который является полуобнаженным в любое время дня и ночи, город распутный и бесстыдный по преимуществу. Здесь невинность может сохранить только тот, у кого есть сто тысяч франков годового дохода. Добродетель здесь обходится дороже порока[621].