Мощный прожектор ударил в здание и замотался туда-обратно, и Газманов как будто сделался еще слышнее:

– Это что за дискотека? – спросил Виктор.

– Каждые пять минут такая хренотень, – насморочно известил густобородый человек в островерхом выцветшем капюшоне, чем-то похожий на звездочета. – Это желтый Геббельс. Мы его так зовем.

– Кого его?

– Да вон… – показал депутат.

Ярко-желтый бэтээр медленно полз по набережной. Из заметного репродуктора, схожего с поставленным набок колоколом, неслось:

Бэтээр развернулся на углу, пополз обратно к мэрии, и, на полухрипе заткнув Газманова, включился жестяной голос:

– Внимание! Покиньте здание и площадь! Время ультиматума истекает ровно в полночь. Внимание! В ближайшее время начинаем штурм!

Бэтээр свернул на Конюшковскую улицу, из громкоговорителя опять раздалось жестяное:

– Внимание! Покиньте здание и площадь!

Виктор бросился за удалявшимися Наташей, Алешей и депутатом:

– E…уть бы по нему!

Бэтээр, переваливаясь на здоровенных колесах, полз мимо Горбатого моста, гулко повторяя:

– Внимание!

– Нарочно пугает, гад, – сказал депутат.

– Слышите акцент немецкий? – хмыкнул Алеша. – Рус, сдавайся…

– Но жизнь продолжается, – продолжал депутат, бодро помахивая короткими руками. – Концерт провели при свечах, еды мало, воды не хватает, все чихают. Солярки было немного, зажгли иллюминацию, на весь дом, снизу доверху, врагам назло… пять минут посветили, и назад в темноту. Зато регионы вмешались, Сибирь… Если к четвертому октября Ельцин не успокоится, перекроют поставки продовольствия в Москву. Президент Калмыкии прилетел, Кирсан, вообще умница: с вами, говорит, останусь, пока блокаду не снимут. А дальше что? Неужели штурм? – спросил он неуверенно и поднял руку ввысь. – Как говорится, будем уповать на небеса…

Только сейчас Виктор заметил флаги в небе, черном, красноватом, охристом, отражающем огни города. Флаги трепыхались на белой башенке дворца, и, всмотревшись, он различил их цвета: бело-сине-красный на толстом флагштоке, ниже – флаги поменьше: советский – алый, имперский – черно-желто-белый и андреевский, белый с синим перекрестьем. Они дрожали как-то трогательно, немного нелепо, и у Виктора защемило сердце.

Площадь, запомнившаяся ему множеством народа, теперь была другой, почти пустой; низко стелился дым, там и тут мигали костры. Одни сидели не шевелясь, понурившись, как изваяния, другие прохаживались одиноко, заложив руки за спины, как заключенные… Ближе к зданию, возле палатки цвета хаки, в котелке, подвешенном над слабым огнем на железный прут, булькало варево.