Смутная догадка забрезжила в моем сознании: в этом заклинании сокрыт еще какой-то тайный смысл! Я уже хотел было спросить, но старик грозно воздел свою длань:

- Ничего не хотеть знать! Живое, истинное знание приходит само по себе! Имеющий очи да видит: двадцать три буквы в сем исполненном премудрости латинском изречении - уподобленные числам, располагаются они на циферблате гигантских невидимых курантов, показывающих на один час меньше, чем жалкие в своем однообразном убожестве часы смертных, из заколдованного круга которых исхода нет. И все равно насмехаются «здравомыслящие» обыватели: вы только посмотрите на этого безумца, вознамерившегося пережить само время! Воистину, хорошо смеется тот, кто смеется последним, вот и их смех скоро сменится плачем и скрежетом зубовным, ибо не замечают они по скудоумию своему всемогущего змия времени, все туже затягивающего кольца на их строптивых выях! Наивные глупцы, они выбрали себе в провожатые

коварную стрелку разума, которая вечно обещает новые счастливые минуты, а приносит лишь старые как мир разочарования...

Часовых дел мастер замолчал. С немой мольбой я протянул ему мой мертвый хронометр. Старик бережно взял его своей узкой, холеной рукой и едва заметно усмехнулся, когда открыл корпус и бросил взгляд на обратную сторону крышки. Пинцетом он осторожно коснулся почившего вечным сном механизма, и вновь огнепламенная лупа сместилась на его правый глаз. Мне вдруг стало легко и покойно, словно доброе отеческое око заглянуло в мое страждущее сердце.

Задумчиво наблюдал я за умиротворенным лицом мастера. И как только мог я тогда, в детстве, испытывать страх перед этим мудрым старцем!

Внезапно меня охватил панический ужас: а что, если он - тот, на кого я так надеялся и кому так доверял, - призрак и... и сейчас исчезнет! Нет, к счастью, это просто затрепетал огонь в лампе, пытаясь ввести в заблуждение мои глаза.

И вновь следил я за ним и думал, думал: неужели сегодня я вижу его впервые? Не может быть! Ведь мы знакомы уже в течение... И тут, подобно разящему удару молнии, меня пронзила неумолимая истина: а ведь память сыграла со мной скверную шутку, ибо никогда в мои школьные годы не бегал я вдоль белой стены и никогда не мучил меня страх перед безумным часовщиком, который, по слухам, жил за ней, - тем, что меня так пугало в ранней юности, было страшное, непонятное слово «безумец», которым, как мне тогда грозили, я непременно стану, если сейчас же не возьмусь за ум.

Да и этот чудной старик - вот он, предо мной, - кто он? Однако и это мне было, похоже, известно: образ... видение... только не живой, из плоти и крови человек! Кем же еще он мог быть! Туманный образ, навеянный смутными воспоминаниями детства, темный, неведомый росток, тайно привитый моей душе, не ведающее смерти семя, пустившее в сокровенной глубине моего Я свой присносущий корень, когда в самом начале жизни лежал я в маленькой белой колыбельке, а старая няня, ласково держа меня за руку, напевала что-то убаюкивающее, монотонное, то,