– Иван Иванович мой так сказал: Марфа, есть некий человек, хочет передать письмецо графу Матюшкину, что на днях приехал, возьмись-ка.

– А ты к тому времени уже кофейницей сделалась?

– Нет еще, только училась… Знаешь, сколь кофею извела?

– Как к Матюшкиным пробралась?

– С купчихой Ананьевой сговорилась, она их сиятельствам сама перины и подушки привезла, а я - при ней.

– И потом приезжала уже как кофейница?

– Да…

– А что за некий человек? О нем Каин хоть слово сказал?

Марфа задумалась.

– Ну? Или мне Вакулу позвать?

– Он с тем человеком еще прошлым летом, поди, сошелся. Как ты его, сударь, из Москвы в тычки выставил… ты уж прости меня, дуру, я следом за ним поехала, знала, где его искать. Мало ли какое дельце, а у меня все ж его деньги были на сохранении. И там он так обмолвился - я-де человека тут видел, что всю ту кашу в Оперном доме заварил, клевый маз, хоть и басурманин. Раньше-де я его там, в Лефортове, приметил, да и он меня приметил. Может, его к тебе пришлю. Да так и не прислал, а сам объявился.

– Знак какой был?

– Знак - что человек чернявый, курчавый…

– Ты-то его видела?

– Нет, сударь.

– Так как же бы ты его признала?

– Я Ивану Иванычу перстенек с руки дала, по перстеньку бы признала, кого он ко мне пришлет. А перстенек-то Катька чертова принесла! И я ей по тому знаку дала денег.

– Через твои шалости, Марфа, я чуть на тот свет не отправился, - сказал Архаров. - Сразу бы доложила, что от Каина была весточка или что он прибыл, не сидела бы тут - дура дурой. Все, будет с тебя. Пошла вон.

– Да как же я пойду? Ты, сударь, отворотись, я юбки надену!

– На сей раз отворочусь, - сказал Архаров, придавая лицу и взору то страхолюдное выражение, которое особенно хорошо действовало на девок и баб. - Но коли успеешь подать Каину знак - на прелести твои нагляжусь, когда Вакула тебя вразумлять станет. Неделю сесть не сможешь!