В страшные дни оккупации на лбу Ша–мэй появились две глубокие морщины, но лицо ее оставалось по–прежнему привлекательным, и, хотя на нем почти не сохранилось красок молодости, большие глаза ее горели манящим огнем. Правда, где–то в самой глубине их затаилась грусть, но блеск говорил о жажде жизни, о том, что невзгоды ее не сломили.

Ша–мэй вспомнила, что от получки у нес остался всего доллар и несколько десятков центов. Да, туго ей придется на следующей неделе. Ну и пусть! Главное, что она сейчас работает, пусть учительницей в начальной школе, но работа эта настоящая, она за нее получает сорок — пятьдесят долларов в месяц. По крайней мере, это лучше, чем сидеть на иждивении у двоюродной сестры, у которой она жила полгода назад, когда на остров вернулись рыжеволосые [106], сразу же отменившие оккупационные банкноты — «пальмовки».

С противоположного берега ветер принес запах гнили. Он спутал длинные волосы Ша–мэй, и одна прядь упала ей на лицо. Ша–мэй остановилась, переложила сверток из правой руки в левую, державшую парусиновую сумку с продуктами, поправила растрепавшиеся волосы и посмотрела туда, где стояла сбитая из досок хижина с островерхой крышей, сверху прикрытой зонтообразными кронами деревьев, которые раскачивались под порывами ветра.

Ее беспокойство усилилось. Она надеялась вернуться пораньше домой, быстро приготовить ужин и сбегать к сестре за ребенком, чтобы до дождя успеть в больницу. Еще утром в школе она прочитала в газете небольшую заметку о том, что в годы войны какой–то врач изобрел замечательное лекарство от чахотки. Автор статейки, всячески расхваливая чудесные свойства снадобья, между прочим сообщал, что в скором времени оно должно появиться в Сингапуре. Счастливая весть! Надо обязательно рассказать А–даю, мужу.

Она быстро преодолела отмель, и ей осталось лишь обогнуть заливчик, за которым находился ее дом. У дверей она с удивлением заметила двоюродную сестру, а рядом с ней своего четырехлетнего сына А–хэя. С тех пор как Ша–мэй устроилась работать в школе, она каждый день отводила мальчика к сестре, которая жила на городской улице. Сестра, обремененная заказами на шитье, приводила ребенка редко и только в исключительных случаях, обычно за ним ходила сама Ша–Мэй.

Сердце Ша–мэй тревожно забилось. «Почему она сама привела малыша? Неужели что–то случилось с А–Даем?» Ей стало страшно, и она невольно замедлила шаги, боясь, что дурное предчувствие подтвердится.

— Мама! Мама! — закричал малыш. Спотыкаясь, он бросился навстречу матери и схватил ее за руку. — Дай конфетку!.. Конфетку хочу!