— Что это? — спросил Казакевич.

— Это? — Невельской поднял на него взгляд и замолчал, понимая, что объяснить своему другу он ничего не сумеет.

Медальон был подарен матушкой в последний его приезд к ней в усадьбу в Кинешме. Точнее, не столько подарен, сколько молча сунут в руку, словно она хотела от этой вещи просто избавиться. Он приезжал тогда в попытке выяснить хоть что-нибудь про то преступление, из-за которого она и его брат Алексей осенью сорок пятого года были взяты под стражу. Перед самым отъездом сына раздраженная как всегда на весь мир Федосья Тимофеевна зашла к нему в комнату и, ничего не объясняя, вручила ему медальон. Где она его взяла, что он символизировал, с какой целью вручался — до подобных мелочей матушка не снизошла. По дороге из Кинешмы в Дракино Невельской рассудил, что это, по всей видимости, было материнское благословение перед походом к Восточному океану, и потому нарочно оставил подарок в отцовском доме. Он даже не раскрыл медальон, так и не узнав тогда, что в нем изображено. Однако дядя его, Петр Тимофеевич, поселившийся в имении Дракино после отъезда оттуда всех Невельских, догнал племянника на ближайшей станции, решив, будто тот забыл материнский подарок. Доброму старику, который в преклонные годы верхом проскакал зимой несколько верст лишь для того, чтобы привезти забытую вещь, Геннадий Иванович, разумеется, не смог отказать и принял медальон с благодарностью.

Значительно позже, когда он случайно оказался рядом с великим князем на праздничной службе в Спасо-Преображенском соборе, он вдруг и вполне неожиданно для себя самого поддался какому-то охватившему его порыву и передал медальон одному из служителей храма для освящения. С тех пор эта вещица повсюду следовала за ним. Невельской не особенно верил в ее защитные свойства, однако сегодня, вынув ее из мундира, он вдруг припомнил клейменое лицо того каторжника на Котельном озере, выбежавшего из тростника, чтобы убить его.

— Что это? — повторил свой вопрос Казакевич.

— Неважно, — ответил наконец Невельской, убирая медальон в карман нового костюма.

Тихий противный ветер, то и дело перемежавшийся штилями и холодными туманами, затруднял продвижение «Байкала». Почти неделю транспорт шел до четвертого Курильского пролива, через который должен был войти в Охотское море. Отдохнувшая в Петропавловске команда пребывала в бодром расположении духа, несмотря на погоду, но командира это промедление угнетало. Он часто раздражался, бранил всех и каждого по пустякам, часами стоял на шканцах, вглядываясь в непроницаемую серую полумглу, плохо спал ночью.