Весь Скугос, кажется, спит. И дверь по-прежнему закрыта, никаких теней под уличными фонарями.
Она возвращается в комнату, садится на покинутую постель. Одеяло на полу, три подушки одна на другой.
Феликс.
Он кричал, требовал, чтобы отец убрал руку от ее лица, в панике стучал в дверь ванной и исчезал, прежде чем слова оборачивались угрозами. Но никогда не поступал так, как сегодня ночью. Может, поэтому она мерзнет, хотя на самом деле вовсе не так уж холодно. И не чувствует руки на правом плече, хотя она там уже довольно давно.
– Мама?
Она вздрагивает. Лео. Проснулся.
– Ты спи, спи, дорогой.
– Я его найду.
Она обнимает его. Мальчик взрослеет. Десятилетнее тело едва умещается в руках.
– Тебе
– Я знаю, где он.
– Он не выходил из подъезда.
– Знаю, он вышел через черный ход.
Старший сын одевается, выхватывая вещи из беспорядочной кучи на стуле – джинсы, свитер, пиджачок, ботинки, – и входная дверь хлопает второй раз за ночь.
Она стоит в кухне, одна. Круглые часы на стене тикают ужасно громко – где бы в квартире она ни находилась, они отсчитывают секунды. Она отодвигает полную пепельницу и билеты лото, смотрит на стены, которые некогда были ее домом.
Кровать, где храпит мужчина, весь в поту, с раскаянием.
Еще одна кровать, пустая, потому что кое-кто сбежал.
И еще одна, пустая, потому что он ищет того, кто сбежал.
А еще одна пуста, потому что она тяжело опирается локтями на кухонный стол и размышляет, не сбежал ли он потому, что около полуночи подслушал ее телефонный разговор с матерью, шепотом, но отчетливый и ясный, поскольку решение принято.