Заскорузлым пальцем он, почти не прикасаясь, провел по граням награды той войны, что закончилась революцией.

Язек усмехнулся, вспоминая, как почти неделю пил с двоюродными братами, при возвращении в начале восемнадцатого. Поминали и отцов погибщих на Пинщине, и праздновали, что не придется до восемьдесят шестого года выплачивать ссудный кредит. Они теперь сами Хозяева!!! Какие же они были глупые. Впереди была гражданская война, где погиб на Висле старший из братов. А у него самого добавилось шрамов…

Хуторянин по привычке потер плечо, чуть не разрубленное казаком.

… Скорбная зима двадцатого. Похороны умершей от «испанки»[52] матери и односельчан…

Глаза затуманила непривычная влага. Отец, мать, дядья… Вот они: на старом фото в самодельной рамочке. Серьезные и взволнованные от такого редкого в крестьянской семье события — фотографирования.

А рядом свадебный снимок его самого и Нины, жены высватанной в вёске. Они прожили вместе больше двадцати лет. С помощью пальцев Язеп попытался сосчитать точнее и не смог. А память-водоворот снова закрутил, завертел короткую длинную дорогу — жизнь. На миг ему представилась занесенная снегом зимняя дорога. На ней, чтоб не сбиться, посталены тонкие жердочки с яркой тряпочкой наверху — вехи. События жизни далеки друг от друга как этот знак, а маленький кусочек ткани как вспышка воспоминания, что остается у человека.

… Лето. Теплый вечер и он заезжает во двор. Визжащее «Бацька!!!» — несется к нему. «Забач!!!» И руки маленькой Ганки протягивающие маленького кутенка — Рудого…

… Новые соседи — «осадники». Несущийся в лицо кулак бывшего унтера Войска Польского, и удовлетворение от своего «Попал по уху». Они делили тогда межу…

Язеп усмехнулся. Да, тогда подрались они с соседом до крови. Как не убили друг друга? Зато потом сколько раз их гоняли бабы за совместные пьянки! Этим было никак не понять, что доброе дело или событие не обмыть с соседом — успеха не видать. Как там говорится «близкий сосед важнее дальнего родственника»? А добрую выпивку не забудешь, как и головную боль на следующий день.

Хуторянин присел за дощатый скобленый стол. Подумал: «Можа наліць стосiк?» Но за горэлкой нужно идти и он, боясь вспугнуть редкую минуту беззаботного отдыха, остался сидеть, осматривая хату отрешенным от обыденности взглядом.

… Тридцатые годы запомнились яростными спорами-разговорами подрастающих сынов-погодков. Появлением множества непонятных слов. Привычный крестьянский быт менялся. В жизнь врывалось новое: техника-трактора, комбайны, автомобили, самолеты. Начали применять удобрения — суперфосфат[53]. Все это было непривычное, страшащее неизведанностью. Но оно обещало более сытную жизнь, открывало перед детками горизонты иной, некрестьянской жизни. Сыновья и дочка учились теперь в новой школе. Семилетке. На двести пятьдесят детей было целых четыре учителя, окончивших педагогическую семинарию. А ещё раз в неделю к ним приходили по очереди ксенз и поп.