Тетка беспомощно огляделась и заголосила громко, как пароходная сирена:

— Шо же це робится, а, люди добри? Ото ж хнида, товхнув мэнэ, ховно! Ото ж хад! — И вдруг завопила тонко: — Пиетяаааа!!!

Здоровенный, румяный, как теткины яблочки, Петя уже поспешал на зов, заранее выпучивая для острастки глаза, вздергивая вверх подбородок, складывая губы «бантиком»: «Ты що это робишь, б…?..» Проскурин, не останавливаясь, врубил ему прямой правой точно под приподнятую подкову нижней челюсти. Не хотел, а пришлось. Впрочем, плевать было майору и на тетку, и на Петю, и на их яблоки. Петя, хрюкнув изумленно, отлетел на метр и повалился навзничь, сметая широкой, как просторы Родины, спиной столики и редких пассажиров, решивших перекусить. Посыпались стаканы, еда, картонные одноразовые тарелки. Глухо стукнувшись тускло-зеленым боком, покатилась массивная бутылка, щедро орошая пол мутными багровыми каплями портвейна.

Проскурин не видел этого. Он бежал. А навстречу, из кухни, уже выходил четвертый владелец пальто. Крепкий, коренастый, серьезно-сосредоточенный.

«Потому-то они и не торопятся», — мелькнуло в голове майора.

Проскурин шарахнулся влево и, когда убийца инстинктивно дернулся следом, ударил, целя в острый кадык над чистым отутюженным воротничком. Если бы удар удался, широкоплечий полетел бы вверх тормашками, хрипя расплющенной гортанью, но парень оказался проворным, каким и подобает быть профессионалу. Он мгновенно нырнул под правую руку Проскурина, одновременно блокируя ее, ухватился за запястье и легко, без малейшего напряжения, швырнул фээскашника через спину. Тот даже не успел ничего сообразить. Просто почувствовал, как отрывается от пола и, словно камень, выпущенный из пращи, устремляется вперед, на автоматы с жидкой кофейной бурдой и трижды заваренным чаем, на размытую фигуру вокзальной Мадонны. Он приземлился на стойку грудью, угодив физиономией в бутерброды с зеленовато-серыми котлетами и подвядшими веточками чахлого укропа. Снедь брызнула фонтаном.

Проскурин перевернулся через плечо и очутился за прилавком, причем на четвереньках. Убийца сам открыл ему путь к бегству, которым майор и намеревался воспользоваться. Пригибаясь, он бросился к двери, ведущей в кухню, толкнул ее^ и нырнул в сырое, парящее чрево буфетной святыни. Пролетев через узенький коридор, Проскурин ткнулся в первую попавшуюся дверь и… оказался в огромном зале с тремя мощными плитами-титанами, на которых в необъятных чанах что-то кипело и булькало, с десятком поваров и тремя окнами, затянутыми толстым стеклом, армированным стальной проволокой. Выхода отсюда не было.