Феррари стал называть Дэна Гёрни «il grande Marine» («большой морской пехотинец»), и если бы Гёрни не покинул Scuderia, перейдя в BRM в следующем сезоне, весьма вероятно, что он стал бы большой звездой команды из Маранелло. Когда Гёрни принялся паковать чемоданы, готовясь к переезду в Англию, он был всего лишь новичком, но его способности были очевидны каждому. Гёрни покинул команду с убеждением, что отсталые технологии Ferrari в скором времени лишат команду конкурентоспособности и не дадут ей выстоять под натиском новой волны из Великобритании. Если бы он остался, то смог бы пожать плоды успеха, которого Ferrari добилась в 1961-м, и наверняка навязал бы серьезную борьбу Хиллу и фон Трипсу в сражении за титул чемпиона мира. Безусловно, Гёрни мог бы стяжать славу одного из величайших гонщиков всех времен.

Однако на следующий год на его место пришел другой американец. Ричи Гинтер был лишь одним из плеяды блестящих гонщиков-выходцев из мира южнокалифорнийских дорожных гонок 1950-х. По ходу мексиканских дорожных гонок 1953 и 1954 годов он выступал в роли ездового механика Фила Хилла, а после начал нарабатывать и собственную репутацию гонщика. Тонкий, худощавый и неразговорчивый Гинтер с неизменным «ежиком» на голове обрел в Модене второй дом, и несмотря на то, что ему так и не удалось обессмертить свое имя на треках, его репутация первоклассного тест-пилота была непревзойденной. На самом деле именно Гинтера наряду с Кити следует благодарить за такое открытие, как задний спойлер, — этот придаток к болиду оказывал неоценимую помощь с точки зрения аэродинамики, поскольку обеспечивал машине устойчивость на высоких скоростях. Однако первая версия спойлера, вероятно, была установлена не для того, чтобы улучшить курсовую устойчивость, а скорее для того, чтобы отогнать выхлопные газы дальше от кокпита. Так что открытие вполне могло быть чисто случайным.

В разгар этого американского мини-вторжения Фил Хилл оказался третьим лишним. Он ходил вокруг да около Ferrari на протяжении почти четырех лет и, несмотря на свои очевидные многим таланты, никак не мог заручиться полноценным одобрением Феррари. По натуре он был человеком нервным, быть может, даже слишком чувствительным, чтобы циничная, грубая гоночная публика Маранелло могла воспринимать его всерьез. Он искренне любил оперу и классическую музыку и был хорошо эрудирован во многих темах помимо собственно гонок. Быть может, именно это стало причиной того, что его несправедливо считали дилетантом. Он бегло освоил итальянский и благодаря этому мог в подробностях наблюдать за всеми политическими маневрами внутри команды. Хилл вспоминал о них с характерной желчностью: «Это была нелепая компашка. Феррари окружали сплошные подхалимы, они все ждали от него одобрения или какой-то услуги взамен». В отличие от Брукса, никогда не жившего в Модене и отказывавшегося участвовать в макиавеллевских махинациях Scuderia, или драчливого Беры, державшегося чужаком, Хилл честно пытался встроиться в эту систему, хотя сам был достаточно циничен, чтобы понимать, какой театр абсурда она из себя, по сути, представляла — но тщетно.