Он преклонил колени и сказал:
– Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой для Господа нет благочестия. Так пусть же глаза мои видят пепел. Я вернусь, когда дух мой окрепнет, стану твоим учеником, и в конце пути я увижу розу.
Он говорил с неподдельным чувством, однако это чувство было вызвано состраданием к старому учителю, столь почитаемому, столь пострадавшему, столь необыкновенному и поэтому-то столь ничтожному. Как смеет он, Иоганн Гризебах[119], срывать своей нечестивой рукой маску, которая прикрывает пустоту?
Оставленные золотые монеты были бы милостыней. Уходя, он взял их. Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно понимали, что встретиться им больше не придется.
Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.
Борхес как он есть Интервью Марии Эстер Васкес
Борхес как он есть
Первые года
– Думаю, моим первым чтением были сказки братьев Гримм в английском переводе. Кажется, я даже помню книжку, хотя, возможно, были и другие, ведь я обучался не столько в школах и университетах, сколько в отцовской библиотеке. Должен также вспомнить бабушку-англичанку, которая знала наизусть Библию, стало быть, не исключено, что я вошел в литературу посредством Святого Духа, а может, слышал дома много стихов. Моя мать знала наизусть (и, думаю, до сих пор помнит) «Фауста» Эстанислао дель Кампо[121].
– Сколько вам было лет, когда вы познакомились с братьями Гримм?
– Должно быть, совсем немного. Я не припомню такого времени, когда я не умел читать и писать. Но поскольку память, по утверждению психологов, хотя они и могут ошибаться, оформляется только к четырем годам, а в этом возрасте я уже умел читать и писать, то не могу назвать точной даты.
– Вы были билингвом?
– Да. Дома я говорил по-английски с бабушкой-англичанкой и по-испански с прочей родней. Я знал, что с бабушкой по матери, Леонор Асеведо Суарес, нужно говорить одним способом, а с бабушкой по отцу, Френсис Хейзлем Арнетт, другим, и эти два способа совсем разные. Со временем я открыл для себя, что эти два способа говорить с бабушками называются языком кастильским и языком английским. Так ребенок использует глаголы, спрягает их, знает грамматические роды, использует разные члены предложения, а саму грамматику постигает гораздо позже; я читал на обоих языках, хотя, наверное, больше по-английски, поскольку у отца в библиотеке стояли английские книги. Помню, у нас дома было издание «Дон Кихота», выпущенное «Домом Гарнье». Книга в ходе наших переездов где-то затерялась, и в тысяча девятьсот двадцать седьмом году я достал другой такой экземпляр, из суеверного убеждения, будто издание, в котором ты впервые что-то прочел, – единственно правильное, пусть и не первое. То была книга в твердом переплете, с золотыми буквами снаружи и гравюрами внутри; я до сих пор ее храню, поскольку мне кажется, что все остальные «Дон Кихоты» – апокрифы. Что до моего первоначального чтения, то я многое почерпнул из весьма почтенной и довольно интересной по материалу серии «Biblioteca de la Nación»[122].