– Будем надеяться, что этот не из вашей родни…

– Сделаю все возможное, чтобы такого не случилось, ведь прошлое видоизменить несложно.

– Какими глазами вы смотрите сейчас, в тысяча девятьсот семьдесят третьем, на двадцатилетнего Борхеса, который жил в Испании?

– Я восхищался Рафаэлем Кансиносом-Ассенсом[146], испанским писателем, почти совершенно забытым. Тогда, как и сейчас, мною владели изрядный литературный пыл и великая вера в метафору, какой у меня теперь уже нет. Не знаю, почему мне пришло в голову (раньше то же самое случилось с Лугонесом), что метафора – основной элемент поэзии. По логике вещей, достаточно найти один хороший стих без метафоры – а это нетрудно, если не учитывать неизбежные метафоры, входящие в состав языка, – и мы докажем, что данная теория ложна. Помимо всего прочего, мы, например, имеем народную поэзию всех стран, где почти нет метафор. Как основной элемент поэзии ее употребляют без оглядки в изощренных литературах. Очевидно, что поэзия не начинается с метафоры, я даже подозреваю, что примитивные народы не видят различия между прямым и переносным смыслом. Я где-то писал, что представление о Торе как о боге грома уже выражает достаточно сложную мысль. Возможно, Тор был и громом, и божеством, и различия между тем и другим ощущались слабо. Полагаю, что примитивные люди подобны детям и, наверное, не делают особых различий между сном и явью. Один мой племянник (думать о племянниках – общее свойство стариков) рассказал мне, что много лет назад ему снилось, будто он шел по лесу, заблудился, наконец вышел к белому деревянному дому; дверь открылась, и на порог вышел я. И парнишка меня спросил наяву: «Скажи-ка, что ты там делал, в том доме?» Ясно, что он не отличал реальность от сна.

Обсуждение творчества

– Какая из трех ваших первых книг – «Страсть к Буэнос-Айресу», «Сан-Мартинская тетрадка» или «Луна напротив» – принесла вам больше всего удовлетворения?

– Первая: «Страсть к Буэнос-Айресу», я до сих пор узнаю себя в ней, хоть бы и между строк. Напротив, две другие мне видятся чужими, кроме некоторых композиций из «Сан-Мартинской тетрадки», таких, как «Ночь перед погребением у нас на Юге»: под этим стихотворением я бы подписался сейчас, немного исправив его или кое-что смягчив. Зато «Луна напротив» – книга, которая была написана ради того, чтобы написать книгу, а это самое худшее побуждение. Книги должны писаться сами, через посредство автора или вопреки ему. Но случилось так, что Эвар Мендес[147] сказал, что хотел бы издать какую-нибудь мою книгу, что есть у него знакомый издатель по имени Пьянтанида, что книга выйдет расчудесная, в согласии с теорией о сущности поэзии, каковая заключена в метафоре, и так далее. Я эту книгу написал, к тому же совершил колоссальную ошибку, то есть «прикинулся» аргентинцем, а поскольку я и правда аргентинец, мне незачем было рядиться. В той книге я вырядился аргентинцем, точно так же, как в «Расследованиях» рядился в латинизирующего писателя, великого испанского классика семнадцатого века, и обе книги не удались. Так что из этих трех я только на одну взираю с нежностью, хотя многое в ней изменил бы, ничего не добавляя, однако, а выражая более или менее умело то, что моя литературная малограмотность помешала мне высказать в первом издании. По сути, возвращая книгу самой себе, какой она пыталась стать.