— Вон как. — затеребил свою бороду, по-доброму усмехаясь, отец Зосима. — Дивные дела… Ну, вот ты говоришь — «он». А кто это такой «он»-то? Как сама думаешь?!

— Так, батюшко! Мне откуда знать?! Я баба глупая. К батюшке нашему пошла поперву — выгнал из церкви меня, слушать не стал…

— Вон как. Хм. Ну ладно, на всех один Судья. Ты продолжай, продолжай.

— Ну вот. А как из церкви-то вернулась — заругал он меня сильно. Этот, что в голове. Три ночи к ряду спать не давал — всё ругал, ругал. А потом сны начались эти страшные…

— Сны?!

— Ну да, сны, батюшко! Вспомнить страшно…

— А значит, теперь ты их, эти сны больше не видишь?

— Теперь нет.

— Хм. Так а о чём сны-то?

— Так ведь о том что будет, батюшко! — истово перекрестилась Зинаида. — Сначало-то, говорил он мне о маловажном всё: кто да сколько где ворует, ещё что худое творит. Смерть Стасика Важаева — сына соседки моей до дня предсказал. Так оно и случилось — убрался парень от наркотиков этих… Я к Нинке-то Важаевой, матке его, за день до этого и пошла — всё, как знала, рассказала ей. Так выгнала меня с порога тряпками, а через день и сын-то её убрался… Так она явилась потом под окна ко мне, да стёкла все каменьями побила. А как кричала-то…

— Значит, говоришь, Зинаида, как «он» тебе говорил, так всё и происходило? Всё исполнялось?

— Всё, батюшко! И про сына моего Ваньку — всё рассказал. А ведь он у меня в тюрьме сидит, Ванька-то. Больной он совсем там, говорит — домой не вернётся. А Ванька-то об этом молчок. Я ж собралась тогда и поехала. Смотрю на него, родненького — и по глазам вижу: не жилец он. А врач-то тюремный и подтвердил — СПИД у него. А он-то молчал всё…

— Страшны дела Твои, Господи! — перекрестился, встав со своего стульчика, отец Зосима. — Ты продолжай, рассказывай!

— Я домой доехала сама не своя — ведь один он у меня, кровиночка! Так-то я одна совсем, никого не осталось. А как вернулась, легла дома, рыдаю — удавиться даже хотела.

— Это грех большой, Зинаида. Даже думать о таком не дерзай — Господь не для того жизнь тебе подарил, чтобы ты так вот с нею…

— Да знаю, батюшко! Взяла себя в руки — а «он» меня утешать начал. И хорошо, говорит, что сын твой до войны уберётся — тем, кто живые тогда будут, совсем худо станет. И ты, говорит мне, тоже к сроку умрёшь — и час, и день назвал.

— И день, и час?!

— Да, батюшко! — помотрела на отца Зосиму глазами, полными слёз, Зинаида. — Ровно через четыре дня уже…

— Ну, а ты, сердешная, получается — веришь во всё это?

— А как не верить, батюшко?! Ведь всё-всё, что говорил «он» мне сбылось — до капельки!