Отец Зосима сидел и молчал после того, как Зинаида закончила свой рассказ, переводя взгляд с женщины на книгу, принесённую ею.

— Послушай меня теперь, сердешная. — начал отец Зосима после некоторой пузы. — Не знаю, что и сказать тебе — и ничего не сказать не могу. Сперва, я подумал — в бесовском ты обстоянии явном, обычное дело. Теперь уже — не уверен. И вроде прелесть бесовская, по всем канонам, и многое не вяжется. Ты вот что: ступай теперь в гостиницу к себе и отдохни, как следует. Помолись, правило почитай. А я тут посмотрю, что же за книга это такая, что ты принесла мне. Подумаю. А вечерком, после Службы — приходи. Пустит тебя келейник мой, и посидим с тобой, подумаем, как быть со всем этим, ладно, Зинаида?

— Спасибо Вам, батюшко! Как скажете — так и сделаю.

— Ну и ладненько. — улыбнулся старичок. — Ступай, ступай — отдохни. А я, немощный, подумаю пока…

Когда дверца кельи затворилась за покинувшей её посетительницей, отец Зосима встал на колени и около часа молился, отвешивая земные поклоны. Затем он встал, и трижды перекрестившись на образа, взял в руки оставленную Зинаидой книгу. Старый кожаный переплёт с выдавленным крестом, тронутый сыростью, набухшие страницы… Старая книга, явно дореволюционная. Перекрестившись вдругорядь, батюшка благоговейно открыл случайный разворот. Водрузив на нос свои очки, отец Зосима начал читать…

Отец Зосима снял очки и перекрестился. Волосы на голове старика встали дыбом, в сердце, приученном к постоянной сосредоточенной молитве, зашевелился тихий ужас, и отец Зосима не мог с ним ничего поделать. Свет настольной лампы даже вроде померк для него. Старец закрыл книгу, и накинув тулуп, вышел из кельи. Махнул брату Софронию, мол, ступай за мной. Переваливаясь, старец миновал обычный кордон из паломников, дожидавших его у дверей келейных покоев, благословляя кланяющихся ему богомольцев, и распахнув двери, вышел на морозный февральский воздух. Вдохнув его, подумал: «Слава Богу за всё!», окинул взглядом монастырский двор — всё как обычно. Спешат куда-то, раскланиваясь друг с другом, братья, бродят, дивясь на храмы и купола обители паломники. Всё — да не всё. В этот день, склоняющийся к своему закату в вечерних сумерках, с блестящими под фонарями аккуратными снежными сугробами, для него, Архимандрита Зосимы, братского духовника Псково-Печерской обители, мир уже изменился. И хотя в душе ещё царапались, шевелились сомнения, с каждой минутой старец креп в осмыслении того, что это тайное знание, полученое им в последние часы, и является тем смыслом, ради которого он мёрз в бараках тюрем, молился в затворе, прошёл всю непростую монастырскую лестницу. Именно для этого. Только вот как верно им распорядиться?! Отец Зосима, безусловно, рассудителен — но одного его ума тут мало. Этот вопрос должна решать Церковь. Ох, и непростой крест взвалила ты на старика, Зинаида! Поклонившись в пояс идущим навстречу двоим братьям, отец Зосима засеменил, сопровождаемый верным келейником к корпусу отца Настоятеля. Лишь бы он был на месте…