— Никак, перелом, Федька. Либо трещина. — заключил старик.

Скорая — обычная сельская «буханка» с Баевым, кушалинским фельдшером, подкатила через пятнадцать минут. Глянув сперва на отрубившегося уже Семёна и махнув водиле с помощником, назначенным ему Русковым — тверскому студенту-медику, Баев, глянув на обезглавленную тушу твари аж отшатнулся:

— А это чё? Ой, блядь!!! Гбырь какой-то!!!

Так и прижилось погонялово, данное с лёгкой руки сельского фельдшера этим хитрым и кровожадным тварям, держащим в страхе и ужасе любого, кому выпала доля работать в лесу или около него.

* * *

А через месяц, когда первый снег уже укрыл землю, Фёдор, Иван и Илья работали на огороде — кололи дрова. Раскрасневшиеся от физической работы на свежем воздухе, мужики споро стучали колонами, а Илья оттаскивал дрова в поленницу. Скрипнула калитка, и на пороге показался Семён, неловко держащийся за столб. За месяц, который пошёл на выздоровление, мужик исхудал, отпустил бороду. В его руке была сумка — и сумка была непустая.

— Опа, Федь! У нас вроде гости. — Кивнул головой на вошедшего, известил друга Иван.

Фёдор отставил в сторону колун и обернулся.

— Ого. Семён. Ну, заходи, коли с добрым.

— Здорово, Федь. Здорово мужики. — стараясь побороть неловкость, ответил тот. — Я это… извиниться зашёл. Да спасибо сказать. Мужики говорят — если б не ты, то хана наверняка мне наступила бы…

— Заходи, заходи. — направился к нему Фёдор, скидывая фуфайку. — Что было, то было; кто прошлое помянет — тому глаз вон. Как сам-то?

— Да ничё, вроде. — скупо ответил Семён, и добавил: — Рука пока слабая. Хорошо, что не поломал он меня. Баев говорит — быстро заживает, но в дровяные больше мне дороги нет.

— Это ничего. Я ж говорил: теперь всё как на собаке заживает. Пошли, Семён, в дом. Отметим твоё выздоровление по-московски — московским же напитком. Давай, давай!

Семён, разувшись прошёл в дом. Как же он похудел, и куда девалась прошлая надменность с его лица? Теперь оно скорее выражало какую-то обречённость, безысходность.

— Садись-ка сюда. — выдвинул Федя стул. — Вано, ну-ка, давай грамм по пятьдесят «бифитера» нацеди нам, что ли.

— Я правда, Федь, извиниться хочу. — поставил Семён прямо на стол сумку и начал доставать из неё банки, свёртки. — Гляньте, мужики, жонка моя наклала чего: огурчики маринованные да солёные рыжики вот. Это перчики, а вот варенье — черничное. А это вот — сало…

— Ни к чему было это всё. Но спасибо, не откажемся. — кивнул, скручивающий пробку с бутылки Иван. — Федька мне рассказал, как там всё было. Ты лучше меньше извиняйся, а больше пей — мы хоть и с Москвы, а тоже люди. Давай-ка вот — жахни. За чудесное спасение.