— Позвольте перебить, батюшка! — вклинился в речь священника Срамнов.

— Говори, Федя! — кивнул отец Паисий.

— Звиад, сам видишь. Верно отец Паисий говорит — тебе решать. Хочешь размотать его сегодня — твоё дело. Я понимаю, что вам не терпится, но сам же сказал — многое надо бы узнать у него, а вытянуть не получается. Я подумал тут — его смерть ведь может и подождать. Куда она денется? Хуже того для Окулиста само ожидание. «Нико» со Стивеном Сигалом смотрел? Помнишь: «Ожидание смерти хуже самой смерти»? Эту мудрость в полном объёме можно позволить прочувствовать королю людоедов. Кроме того, когда Маша очухается, она пощупает этого нелюдя, и все твои вопросы получат ответы. Это я тебе обещаю. Ну что?

— А что с Машей? — удивлённо спросил Пётр Васильевич. — Вроде как нормальная была…

— А, да, простите. — щёлкнул пальцами Фёдор. — Главное-то и не сказал — Звиад сбил с понталыги своим выступлением. Так что — сеанс у неё, еле домой дотащил.

— Опять — двадцать пять! — схватился за голову староста. — Откачали? Что говорила?!

Все собравшиеся за столом, включая парней Гамишвили, как-то резко подобрались, во все глаза уставились на Фёдора. Как обухом по голове — иначе и не скажешь. Отец Паисий неодобрительно покачал головой — мол, что мы тут обсуждаем-то? С этого надо было начинать!

* * *

В пророчества Марии верили все. Включая и клир; а как тут не поверишь-то когда всё на глазах делается?! По сану и церковным канонам батюшки как бы должны пресекать всякие поползновения пророчествовать да кликушествовать — издревле принято считать, что всё это от лукавого; суть маловерие, безверие от которых, прости Господи, и до колдовства и волхвования рукой подать. Но то издревле! А теперь-то уж иные времена. Как осудить девчёнку, коли она на общее благо крест свой подняла. А то, что крест сей весьма тяжек, сомнений не было — после каждого «сеанса» принимала страшные страдания девка. Из дому неделями не выходила, да что там: не вставала даже. Вот как пил её жизненные силы этот дар, во зло или во благо проявленный Богом. Поперву, как Маша только появилась на Селе — а эта история всем известна — особого значения её словам никто и не придавал. И то: не до того людям было. Странная какая-то девка — нелюдимая, неразговорчивая. Спросишь что — то ли ответит, то ли — нет. Поди знай, что у неё на уме. Подойдёт, бывало, к мужику, дождавшись, когда он, попрощавшись с товарищами по бригаде, усталый поплетётся с площади домой. Подойдёт, и как отрубит: «Помрёшь скоро!». Мужик, допустим — (а чего допускать?! Так оно и было: случай известный.) — весь день лес валил в бригаде Михалыча, устал как чёрт, ноги не держат. А тут — такое. «Да и иди ты, юродивая!». «Пойду. А ты готовься — третьего дня тебя лесиной убьёт. Исповедайся. В доме дела доделай. Как помрёшь, кто матке поможет? И бабе, с которой ты в бляду живёшь, отлуп дай заранее — ей жить ещё, а тебе нет.» «Да пошла ты, курва чёртова!» — исторгнет проклятие лесоруб, а всё ж, домой поплетётся со спудом на сердце. Глядь, а так и вышло, как девка сказала — третьего дня, точь в точь, замешкается, а ствол сосновый ему аккурат по голове…