Другой вариант был, собственно, банальным — отстроить ребятам «конец», как говорили местные. Не надо грязи: это значит совсем не то, что напрашивается само собой. К мужскому естеству отношения тут никакого — просто так уж повелось, что кушалы именуют «концом» тупиковую улочку. Звучит, конечно, с вопросами, но извините — традиция. Но как бы всё не понималось и не звучало, решения у данного предложения не было. На дворе — конец лета; не лучшее время для начала масштабных строек. Если даже допустить возможность чуда, что Михалычевы мужики, плюнув на всё, и нарубят лес на срубы, то по самым скромным подсчётам им времени нужно ну никак не меньше пары месяцев, а это уже октябрь. Да и какой идиот ставит сруб из летнего леса?! Только самый замшелый олух. В общем, дальше этот поток сознания можно было и не продолжать…

Поэтому Паратов всадил своё предложение ровнёхонько в «десяточку». И что бы кто не думал, и как бы не пытался упираться, возразить тут было нечего. Русков, зависнув над столом тучей, махнул рукой: «Пущай вселяются…». И на этих его словах отец Паисий, зыркнув на старика и пробормотав что-то под нос, несколько раз перекрестился. Слово — не воробей; следить бы надо…

Но дело было сделано, и на следующий день Паратов повёз парней Звиада, заехавших первой волной, на новое место жительства. Вместе с манатками.

К моменту прибытия основной группы из Центра, парни Семчука уже освоились на новом месте и с помощью выделенных Русковым местных мужиков — древоделов кое-как к их прибытию подготовились. Не абы что, но сколотили добротные двухярусные кровати, привезли какую-никакую мебелюшку, привели в чувство скважину и баню, а что ещё солдату нужно? Особым распоряжением Совета в «усадьбу» на постоянное проживание и трудовое участие были командированы трое сельских поваров, обустраивать кухню. Приезжайте, ребята, все вам рады…

Гамишвили явился с людьми как и сказал — день в день, только вот сам он явился нехороший. Двое суток без сна, подготовка, сборы и переезд сделали своё дело — по дороге из Центра в Село Звиада несколько раз вырвало, голова раскалывалась от боли. Посмотришь — и отшатнёшься; личина серая, как у ходуна; глаза — красные. Пока народ на площади орал и радовался, Срамнов выудил капитана из толпы.

— Здорово, брат!

— Не так уж и здорóво, наик. Привет, Федь. — вымучено выдавил Звиад, пожимая руку Фёдора.

— Э, да на тебе лица нет. Никто не покусал?

— Херово шутишь. Башка раскалывается. Таблетку, наик, пил — без толку. В глазах всё крýгом идёт…

И без его слов было видно, что Звиаду нехорошо. А тут ещё Семчук набежал, счастьем весь прямо светится: