Но Сергей Сергеевич уже понял: атака в лоб бессмысленна. Он выждет, пока угаснет воинственный пыл, а тогда уж попытается прищемить хвост профсоюзникам, не впервой…

Он спрятал решение постройкома в нижний ящик своего письменного стола, в папку, на которой была наклеена пожелтелая от времени бумажка с лаконичной надписью: «В засол».

Спустя неделю к нему в кабинет вошла Нюра и спросила сурово, почему он игнорирует решение постройкома.

«Игнорирует…» Ермаков насупился. Откуда она слов таких понабралась?

Ермаков был человеком таланта многогранного. «И жнец, и хитрец и на нервах игрец», как говаривал о нем Акопян. Будь он не управляющим трестом, а, скажем, защитником по уголовным делам, не было бы среди уголовников человека популярнее его. Он быстро нарисовал Нюре устрашающую картину, которая предстанет перед очами строителей после изгнания Чумакова. Целые кварталы застройки начнут походить на руины. Да что там на руины! На деревню после недорода, в которой ставни забиты, двери заколочены досками крест-накрест. На десять верст окрест мерзость запустения и… никаких заработков.

Бас его звучал мрачно, пугающе искренне, но в нем проскальзывала и необычная для Ермакова просительная, с укором, нотка: «Тебе вручили вожжи — так ты из них первым делом петлю управляющему? Совесть-то у тебя есть?.»

Слова Ермакова вызвали у Нюры отклик, для него неожиданный, Нюра не возражала, удивленная его изворотливостью:

— Умеете!

Ермаков начал сердиться: — Давно не простаивала?! Давно тебя жареный петух не клевал?!

Нюра уже по опыту знала: коль дошло до жареного петуха, надо немедля приступать к делу. Она достала из картонной папки графики работы комплексной бригады и цифровые выкладки, которые вместе с Огнежкой подготовила к заседанию постройкома.

Графики выражали мысль, которая всегда приводила управляющего в ярость: «Чем лучше, тем хуже». Чем круче взмывала красная черта — производительность труда, тем быстрее она обрывалась. Цифровые выкладки были не менее выразительны. Пять миллионов кирпичей полагается тресту на квартал. Четыре миллиона сгрузили. Семьсот тысяч подвезут. Триста тысяч повисли в воздухе. Их придется «выбивать». Чумакова, по сути дела, держат из-за этих трехсот тысяч кирпичей… Ермаков смахнул документы в ящик стола нарочито небрежным жестом, как сор.

— Считать научилась! А кто мне даст эти триста тысяч? Ты, что ль, в подоле принесешь?

— Принесу!

Ермаков оторопело взглянул на нее. Подумал с удивлением, в котором проглядывала гордость:

«А ведь принесет. А?..»

Когда Нюра ушла, он достал пропыленную папку с наклейкой «В засол», повертел ее в руках, положил обратно. Медлил… дожидаясь звонка из райкома или горкома партии. Если Нюре и ее профсоюзным дружкам и впрямь, а не ради талды-балды, надели боксерские перчатки, оттуда позвонят. Поправят…