По краям саней тут же уселись опоздавшие; они гомонили, то и дело заглушали судей, взятых ими, что называется, в кольцо.

Огнежка просила Александра Староверова выступить, вручила ему с шутливой торжественностью листочек из своего блокнотика для памяти, на набросала на нем несколько фраз в защиту твердого мнения его бригады… Сейчас, когда Александр проталкивался к судейскому столу, Огнежка ощутила чувство досады и неловкости. Словно бы она обещала Александру перенести его через перекресток на руках, как малого ребенка. А Александр-то вон какой вымахал…

Александр стоял на санях, полуобернувшись к Тоне, и… молчал.

Стало вдруг слышно, как скрипнули доски под его валенками. Наконец он произнес с усилием: судить надо не Тоню, а его самого, бригадира Староверова.

— Видел я, как Тоня чужой панелевоз к нам завернула, своими глазами видел. И встал к Тоне спиной: авось сойдет…

«Сашочек, зачем себя выдал?! Себя-то?!» — Тоня вскочила с табуретки.

— Для нового корпуса. Заказ «Правды».

— С-се-бе она взяла что ли! — просвистели на бревнах с возмущением. — На общее дело!

Этого Силантий уже не выдержал.

— Не для себя… значит, что, уже не ворюга?!

На бревнах, где только что кричали, перекликались, стало вдруг тихо-тихо. Куда клонит?

. — Кто-то «не для себя» украл у нашей бригды — тайно, по воровски, панели «П-24».

— Гад! — донесся с балкона мальчишеский голос.

Силантий взглянул наверх:

— Вот как! Кто тащит у тебя — гад, кто для тебя-клад?

На бревнах хохотнули, кто-то сокрушенно качнул головой.

Протиснулся поближе, с усилием вытягивая из липкой глины свои сапожищи, Ермаков. Присел на подножке панелевоза.

Тут за судейским столом поднялась на ноги Ксана Гуща, самая тихая и незаметная изо всех подсобниц, — «утенок».

— Чумакова — то, говорят, соседям подсуропили! — воскликнула она смятенно, с тревогой. — Начальником сызнова. Мол, не для себя — сойдет…

— Она тут же опустилась на стул, испуганная своим неожиданным для нее самой возгласом.