— Вли-ип!
— Куда? Выручим!
— Какое там! Влип. И ка-ак влип!
— Выручим, дядя Вань. Деньжонками? Иль чем? Да мы за тебя…
Гуща безнадежно махнул рукой:
— Влип!
— Да куда же?! В самую орательную бригаду на постройке, как ее? Коммунисцкую….
…На тракторных санях в ту минуту уже никого не было. Судьи отправились совещаться в прорабскую, перевезенную вперед, в новый квартал. Но из «зала» не ушел ни один человек. На бревнах стало даже теснее: спустились вниз те, кто располагались на балконах. Приземистая, потемневшая от ветра и дождя прорабская с покатой, полукругом, крышей, выкрашенной суриком, алела на пустыре, как буй на Москва-реке, остерегающий от мелководья и прочих опасных мест.
…Едва Силантий показался из прорабской, держа в заскорузлых пальцах под самой бородой листок бумаги, к нему бросились монтажники:
— Ну?
Но он прошествовал мимо них в молчаливой торжественности патриарха, который не отступит от освященного временем ритуала ни на шаг, как бы ни дергали его за патриаршью мантию.
Силантий не повернул головы и к Тоне, которая ждала своей участи, сгорбившись на табуретке. Бросил непримиримый из-под седых страшноватых бровей взгляд на заседателя Ульяну Анисимовну, которая пыталась делать Тоне какие-то знаки. Медлительным жестом надел очки в железной оправе.
Как только Силантий произнес негромким хрипловатым голосом: «Общественное порицание…», как только стало очевидно, что Тоню в бригаде оставляют, случилось непредвиденное.
Рыжий Васек, который устроился на железном сиденье бульдозера, спиной к рычагам, издал какой-то гортанный звук и, не зная, видимо, как выразить обуревавшие его чувства, вдруг волчком крутанулся на сидеиье. Мотор бульдозера дико взревел, выстреливая соляровой гарью, и… тракторные сани дернулись.
Судьи покачнулись, но устояли на ногах, схватившись за стол. Силантий выронил приговор. Поймал его на лету. Лишь Тоня, сидевшая с краю саней, скатилась вместе со своей табуреткой на землю. Поднялась она вся в песке и глине. Кто-то принялся отряхивать ее.
Пока судьи ошалело озирались и соображали, что произошло, сани уже съехали со снежного, наста и волочились по вздувшейся апрельской дороге. Спрыгни в эту минуту с саней — увязнешь по колено в мазутно-черной, перемешенной колесами жиже.
Рыжий Васек оглянулся на честивших его судей, вскинул обе руки над собой, вскричав с самозабвенным восторгом:
— Круг почета!