— Огнежка, девочка дорогая, чем больше я вас узнаю, тем больше удивляюсь. Вы — великий алхимик. Почти как Никита Хрущев… Какое по счету экономическое снадобье вы варите за эти годы в своей колбе? Честное слово, вы заслуживаете ордена. За энтузиазм!

Огнежка начала расшатывать непроизвольным движением полуоторванный железный уголок на своем чемоданчике. Заметила вполголоса, подавляя вспыхнуввшее раздражение:

Насколько я уловила, Сергей Сергеевич, об ордене вы вспомнили в надежде, что я уберусь из вашего кабинета со своим снадобьем подобру-поздорову. Орден-то, получается, за отступничество…

Взгляд Ермакова, по мере того как Огнежка говорила, становился каким-то ускользающим, словно беседа начала его тяготить.

«Может, она не с того начала?»

Огнежка подвинулась, вместе со стулом, к письменому столу.

— Поразмышляем вместе, Сергей Сергеевич. Помогите мне. Дело ведь тут не только в экономике. Игорь был прав, тысячу раз прав, мы совершенно не думаем об общественном самочувствии рабочего. Москва была для Гущи надеждой. А стала — чужбиной. Словно он под оккупацией, где все решает его косопузие господин Инякин, назначенный Хрущевым комендант! — Она взглянула на Ермакова — и умолкла. Ермаков зажмурился, сжал выпяченные губы, будто опускался под воду. «Не хватает, чтоб уши пальцами заткнул!..»

Огнежка кинула тетрадку со своими подсчетами в чемоданчик. Застегнула его. Вот уж сколько времени она, сама не вполне это осознавая, ждала, что Ермаков в экономике стройки поднимется до таких же высот, что и в строительной технике.

Он — Ермаков!.

И вдруг..

Ударил бы он ее со всего размаха — не так бы в ушах зазвенело: «Снадобье…».

И возражать-то не стал всерьез, углубился, жмурясь… в свои воспоминания, что ли? О том, как Чумакова «продавал» на сторону… «Не себе, сойдет…»

Никого Огнежка не презирала так, как людей, в которых обманывалась. В них она ненавидела и самое себя — за легковерие. Сколько раз обжигалась!..

Она огляделась вокруг. Стол книгами загрузил. И подоконник. Брошюры. Подшивки. В каждой книге закладки. Некрасов, что ли, постарался, чтоб высокое начальство не запамятовало, в какое время живет.

Ермаков поднял глаза от папки, которую развязывал, и воскликнул смиренно:

— Огнежка, дорогая, не взирайте на меня с такой ненавистью!

Огнежка обеими руками прижала к себе чемоданчик, словно его пытались у нее отобрать. Вскрикнула зло:

— Да вы страшнее Инякина, хотя бы потому, что умнее его. Вы куда хитрее, изворотливее, умеете застращивать выдуманными или преувеличенными трудностями возрождения Гущи как гражданина.