— Ты, — обращается, — клади сумку на пол и уходи.

Кирихара лицом сигнализирует, что с радостью согласился бы, но — при всем уважении — не может. Он очень надеется, что Голландец корректно расшифрует па его мимического балета.

— А потом он снова обманет тебя и изобьет какого-то хорошего человека, — вздыхает Арктика. — Голланд, ты такой взрослый и такой доверчивый.

И голосок у нее — бархат и патока, будто она анализирует жизнь своего доверчивого друга, сидя на кухне с бокалом в руке, как психотерапевт, а не отстукивает ритм музыки, доносящейся из колонок, носком туфли, а туфля стоит в луже крови на полу.

Голландец ее игнорирует:

— А ты, Рид, останешься. Нам нужно многое обсудить. У Тики как раз настроение поболтать.

Арктика отвлекается от рисования узоров каблуком по кровавой луже и рукой без пистолета удивленно указывает себе на грудь.

— У меня? Голланд, ты плохо идентифицируешь мои настроения.

— И какое оно тогда у тебя? — спрашивает Левша, потому что Арктика, очевидно, ждет, чтобы ее спросили.

Глядя на Рида, она отвечает:

— Убийственное.

Рид не обращает внимания — вместо этого он оглядывает Кирихару с ног до головы и раздосадованно вздыхает, будто ему ужасно не хочется здесь быть. В его взгляде — выразительное неудовольствие, и Кирихара от этого неожиданно чувствует себя уязвленным.

Рид тем временем лениво спрашивает, продолжая разглядывать сумку в его руках:

— И что же мы будем обсуждать?

Голланд продолжает в него целиться, замерев, как восковая фигура в Музее мадам Тюссо:

— Ты перебил всю охрану.

— Они в меня стреляли, мне было обидно.

— Ты распугал клиентов.

— Да ладно, я сделал этому месту рекламу.

— Ты разбил бар? — Арктика предлагает еще один вариант. — Ты разбил здесь вообще все, Эйдан.