– Я не буду плакать, обещаю, что очень постараюсь, – вместо приветствия затараторила Нина сразу, как вошла.

– Постарайся, пожалуйста, – вяло попросила я. – А то и так очень тяжко вот тут, – я постучала ладонью по груди.

– Сердце? А твои таблетки близко, наготове, если что?

– Близко. В сумочке, рядом с паспортом. Не волнуйся, я регулярно принимаю.

– Ты такая юная! А сердце нездоровое – ну как так?

– Дурная наследственность. Всё в нас дурное – это наследственность. Хорошее тоже, всегда предки виноваты, – пошутила я, забыв про Нинину больную тему «предков». – Прости…

– Пустяки. Всё так, – она вздохнула.

– Будешь кофе? Мне как раз надо «добить» банку растворимого.

– Раз надо «добить», сделаем, конечно, – улыбнулась Нина чуть-чуть, почти незаметно, но всё же дрожащими губами.

Пришлось немного подвинуть плёнку, чтобы увеличить пространство на столе и вытащить из-под клеёнки ещё один стул. Включила чайник, поставила на стол банку с остатками кофе, сахар, достала две чашки и ложки. Всё это время мы молчали.

– Извини, больше нет вообще ничего. Я холодильник разморозила. И всё выбросила сдуру, даже остатки печенья.

– Ничего-ничего! Это я, балда, не сообразила что-нибудь тебе привезти поесть.

– У меня никакого аппетита, – поморщилась я.

– Сколько ж ты будешь, не евши? – забеспокоилась Нина. Да, именно так беспокоилась бы мама. – В самолёте неизвестно, когда покормят, нельзя так!

– Ниночка, ей-богу, честно: хорошо, если меня не вытошнит ни разу за полёт! Какая может быть еда?

Нина сыпанула себе кофе и чуть-чуть промахнулась мимо чашки.

– Ой! Извини…

А руки-то дрожали заметно.

– Тебе насыпать?

– Я сама, – хотя мне вовсе не хотелось.