Все его тело содрогнулось, зубы застучали так сильно, что он подумал, что сейчас откусит себе язык.

Почувствовав, как лезвие глубже вонзилось в его плоть, Чуну попытался расслабиться. Он почти ощущал, как его душа освобождается. Он практически чувствовал, как разваливается на части. И он обрадовался этому. Чуну крепко держал Синхе, лежащую без сознания. И когда он подумал, что его тело вот-вот поглотит пламя агонии, его накрыла холодная рука. Похожая лед. Похожая на смерть.

Острие лезвия пронзило его, и Чуну, закричав, распахнул глаза.

Рядом с ним на коленях стояла Йена. Ее тело выглядело настолько плотным, что он почти решил, будто она вернулась к жизни. Но ее ладони, державшие его и Синхе за руки, были слишком холодными, чтобы принадлежать кому-то живому.

Чуну понял, что все вокруг было холодным. Воздух вокруг него стал неподвижным и тяжелым. Мир подернулся дымкой; горы выглядели выщелоченными и безжизненными. Чуну все еще держал Синхе за руки, только теперь она сидела перед ним в том виде, в каком он ее помнил. Красивая девушка с длинными волосами цвета черного дерева и светлой фарфоровой кожей. Она растерянно моргнула и подняла руку, чтобы взглянуть на свои тонкие пальцы. Они все еще были на горе, но на них как будто был направлен прожектор – свет освещал всего три метра вокруг них, а за его пределами лежало темное пространство. Что крылось там, во тьме, Чуну не знал.

– Сомин! Миён! – позвал Чуну; его голос звучал искаженно, как будто он находился под водой.

– Не думаю, что они здесь, – таким же искаженным голосом ответила Синхе.

– Где это мы?

– Вы находитесь в Срединном мире.

Из темноты вышел Хёк, вокруг которого танцевали тени. В этом странном размытом мире он выглядел почти живым в своем черном наряде. Но теперь вместо костюма, который он носил последнее время, на нем был традиционный черный ханбок, распространенный во времена Чосона, и черный кат [48] – высокая шляпа, которую Чуну тоже носил в свое время, лет сто назад. Ее широкие поля затеняли глаза Хёка, но они, казалось, светились, наблюдая за Чуну и Синхе.

– Итак, ты решил пожертвовать своей душой, чтобы доставить Синхе в подземный мир, – заговорил Хёк угрюмо. Как будто он скорбел.

– Да. – Раздавшийся голос не принадлежал ни Чуну, ни Синхе. Он принадлежал Йене. Ее лицо было безмятежно, глаза ясны. Она походила не на сумасшедшего квисина, появившегося на горе, но на прежнюю себя – спокойную и прекрасную даже после смерти.

– Что ты делаешь? – выдохнул Чуну. В этом месте было трудно дышать. А еще казалось, что ему и не нужно было этого делать. Духам не нужен воздух.