– Ты смеяться-то у тебя в келье будешь, – сказал тот, набычась и морща лоб. – А сейчас поторопись, пока мы тут все не заснули.

– Сейчас, – и отец Иов почувствовал, как легкость несколько поубавила свое присутствие, тогда как мрачная туча наместнического раздражения, наоборот, опустилась еще ниже.

Белая и черная фишки в его руках стали из-за пота грязными и липкими.

– Да давай же ты, наконец, – торопил наместник. – Чего ждешь?

– Подумать надо, – неуверенно сказал отец духовник, поражаясь собственному героизму.

– Подумать? – изумился отец наместник услышанному. – У тебя времени, что ли, не было подумать, когда ты в сортире сидел?

Отец Павел негромко засмеялся, показывая свои желтые лошадиные зубы и давая понять, что оценил шутку отца наместника.

Между тем время и в самом деле поджимало. Тем более что в голове отца Иова вдруг обнаружились какие-то странные весы, которые взвешивали на одной чаше это коровье стадо, сметану, молоко и творог, – а на другой благорасположенность отца наместника, его покровительство и дальнейшую карьеру.

Весы эти раскачивались, кружили, опускаясь и поднимаясь, то взлетая в пользу коров, то, напротив, в пользу отца наместника, так что отцу Иову захотелось вдруг поскорее броситься в этот водоворот, спрятаться в его глубине, исчезнуть и пропасть, чтобы только не принимать на себя ответственность за этот нелепый спор, что он и сделал, чувствуя, как черная фишка вдруг вывалилась из его потных ладоней и легла на стол рядом с остальными черными фишками.

Невольный вздох разочарования раздался в трапезной и, прошелестев, стих.

– Ну, вот, а ты боялся, – сказал наместник и по привычке добавил:

– Единогласно.

Дальнейшие события, связанные с коровьим бунтом, были уже не так интересны, как эти.

От коров избавились, и притом довольно варварским способом, отправив их на перерабатывающее предприятие и породив много легенд, которые рассказывали о кипящих котлах с мясом и танцующих вокруг этих котлов отца Павла и отца Нектария, что было, конечно, совершенной ерундой, потому что первой заповедью любого монаха была, конечно, заповедь о невкушении мяса.

Что же касается отца Иова, то он несколько дней попереживал и даже, кажется, слегка приболел, но потом взял да и бросил все переживания, посчитав их вполне достаточной платой за свои недавние страдания.

В свою очередь, сметана, творог и молоко – как и следовало ожидать – вновь стали редкими гостями в трапезной, а говоря серьезно, просто исчезли со стола совсем, так что спустя некоторое время округлившиеся и порозовевшие было монахи вновь стали напоминать картину Брейгеля «Семь смертных грехов» и посылали в продуктовый магазин свободных от послушания насельников.