Отец Николай, между тем, отправился в епархию к владыке, чтобы рассказать обо всем, что творилось в монастыре, и некоторым образом даже преуспел в этом, потому что владыка Евсевий благосклонно выслушал его и даже ни разу не перебил, что было само по себе хорошим знаком. Решение же владыка по этому случаю принял такое: в монастыре ничего не менять, а отца Николая, показавшего и ум, и смекалку, отправить наместником в заброшенный монастырек недалеко от Пскова, где было два монаха, протекающая крыша и забитый фанерой иконостас с одной иконой. На том и порешили.

«Только не устраивай ты мне больше этих бунтов, – сказал напоследок владыка и добавил со вздохом: – Тут и тремя бунтами уже не поможешь».

А потом добавил еще, приложив к губам палец:

«Только тише».

101. Пасха

101. Пасха

1

Пасха в этом году была ранняя.

К одиннадцати часам храм был уже забит пасхальным народом, который медленно все прибывал и прибывал и скоро заполнил площадку перед храмом и даже две лестницы, ведущие вниз, и даже площадку, где была могила Пушкина, по случаю Пасхи украшенная свежими цветами.

Мороза, к счастью, не случилось, но ночной мартовский холод пал на землю и заставил многих кутаться в свои шарфы и шали или еще глубже засовывать руки в карманы. Потом ударил колокол, и народ слегка оживился.

Сегодня тут был весь город – от высокого начальства до последнего забулдыги, сохранившего с прошлого года огрызок пасхальной свечки. Пока время шло, люди топтались и негромко разговаривали, словно боялись спугнуть приближающуюся минуту благой вести.

«Христос воскресе!» – это ведь и значило, что желанный берег уже близко и остается совсем немного, – стоит только крикнуть вместе со всеми пришедшими сегодня сюда, надеясь, что Господь различит твой голос среди всех этих голосов и услышит хоть раз в году твои потаенные надежды и желания, в которых ты сам не всегда даешь себе отчет…

Христос будто и вправду смотрел на эту толпу плохо и безвкусно одетых людей, большинство из которых приходили в Церковь только в этот день со смутной, неоформленной мыслью, что, и в самом деле, в этот самый большой христианский праздник висящий на кресте человек вдруг протянет к тебе свои руки и освободит от тяжести и ужаса этой жизни. Они не подозревали, что эти раскинутые над толпой руки и капающая с тернового венца кровь звали именно в этот ужас, потому что так устроен этот чертов мир, что никто и никогда не спасет тебя, кроме тебя самого, что было и непонятно, и страшно, как будто ты шагнул за порог, ожидая увидеть знакомую комнату, а вместо того увидел что-то столь ужасное, что следовало немедленно забыть и никогда больше к нему не возвращаться.