Петя, и правда, не мог долго находиться в одном месте. Я сам два или три раза отвозил его на новые места, где он собирался начать, наконец, новую жизнь – и столько же раз увозил его через пару недель обратно, когда выяснялось, что настоящая жизнь расположена где-то совсем в другом месте. Что-то начинало всякий раз мучить и грызть его, стоило ему только обосноваться на новом месте и принять твердое решение больше никогда не покидать вновь обретенных стен. Это было похоже на то, как будто где-то далеко била ключом настоящая жизнь, о которой доходили невнятные, но прекрасные слухи, в то время когда он прозябал в этом захолустье, чувствуя, как уходят с каждым днем силы и время начинает идти все быстрее и быстрее.

Однажды я видел, как, не замечая ничего, Петя несся во весь дух, отгоняя от себя все эти ужасные блудные помыслы громким криком:

– На Афон, на Афон! На Афон!

Крик про Афон вырвался из груди регента, конечно, совсем не случайно.

Афон всегда представлялся монахам этакой райской вотчиной, где исполняются все желания, – пределом их надежд и чаяний, местом, где наконец-то начнется настоящая жизнь, поскольку, по твердой уверенности монашеской братии, управление Афоном осуществляется совсем не людьми, а непосредственно самой Пречистой Матерью Божьей и Иисусом Христом, что, конечно, делало Афонские монастыри совершенно недосягаемыми для всех прочих святых мест. Другое дело, сколько бы высидел на этом самом Афоне регент Петя, которому, похоже, и Пречистая Матерь Божия была не указ, когда что-то начинало зудеть у него между лопаток и руки сами тянулись собирать вещи, готовясь к очередной перемене мест…

Иногда мне кажется, что вся эта огромная страна, которая называется Россия, все никак не может найти для себя подходящего места и все мечется, все ворочается по ночам, стараясь утешить себя тем, что где-то совсем близко есть какая-то волшебная страна, где с легкостью решаются все проблемы, стоит только слегка покрасить фасад и раздать всем по новому катехизису.

117. Еще два слова о монашестве

117. Еще два слова о монашестве

1

Одна моя хорошая знакомая, уже много лет ходящая в православный храм, как-то спросила меня – какие мы платья наденем на Страшный Суд? Ее не занимало ни величие самого события, ни грядущий Суд, ни ее готовность или неготовность встать перед Высшим Судией, чтобы отчитаться обо всем проделанном жизненном пути.

То же, мне кажется, и монашество: особое положение, особое отношение с миром, особая одежда, особое отношение даже с братом – белым духовенством, особенность службы, молитвенного правила, всего уклада жизни, особенность аскезы, молитвы, отношения к женщине, к мирским – все это вовсе не становилось условием, обещающим приблизить монашествующего к спасению, поставить его в отношения, более близкие к Богу и Его Правде, но они сами становились зримыми и реальными, осязаемыми признаками, знаками спасения, дарованными им от самого Господа и потому легко ускользающими от любого критического анализа.