И все же самым большим грехом, процветающим в монастыре без зазрения совести, было вовсе не повальное доносительство, а почти незаметные настроения, которые следовало бы назвать гордостью, ибо именно гордость была в состоянии поднять человека до Божьего престола, но с таким же успехом могла опустить его до адских бездн, из которых уже не было возврата. Это был какой-то особенный, какой-то специальный грех, который трудно было так просто обличить, потому что он прятался так умело, что часто только какой-нибудь опытный старец мог распознать эту немощь и дать соответствующие рекомендации.

А пока этот грех прятался везде, где только мог.

За показным и искренним смирением.

За хорошим голосом и умением петь.

За знанием церковной службы.

За чрезмерным аскетизмом.

За умением поддержать беседу.

За милосердием к бедным и убогим.

За готовностью помогать ближнему.

За любовью ко всем без исключения.

И прочее, прочее, прочее…

Эта гордость принимала самые различные облики и вела тебя по самым запутанным тропинкам, откуда до тебя невозможно было уже докричаться.

В ней ты противостоял целому миру, потому что тот, кто сам себе есть целый мир, похоже, не нуждается больше ни в чем другом.

Уже одно то, что ты надел подрясник, делало тебя другим.

Вечером эта гордость нашептывала тебе волшебные истории, участником которых ты скоро должен был стать, – а утром она говорила тебе о скором будущем, которое сделает тебя великим и счастливым.

Я – монах, говорил ты себе, и это звучало сладко, как мед.

Я – монах, говорил ты и мог бы слушать эту песню бесконечно.

Я – монах, говорил ты и был уверен в том, что у тебя есть ключи, открывающие все мыслимые двери.

Конечно же, у тебя не было сомнений в том, что если ты все отдашь Небесам, то рано или поздно Господь воздаст тебе сторицей. Таким было условие договора, нарушать который, конечно, не следовало.

Одно только было неясно: кто, когда, по чьей инициативе и зачем впервые ознакомил нас с этим бессрочным договором, в котором мы отрекались от своей свободы и обещали Небесам покорно нести все, что они нам скажут. Праведный Иов мог бы много рассказать об этом, – жаль только, что его голос мы не слышим уже две с половиной тысячи лет.