Скотина, сказал про себя Давид, успевая одновременно отметить и это, на первый взгляд безобидное "
Чертов саксофон, громоздивший целые горы битого стекла, через которые невозможно было пройти, не поранившись.
– Может, еще чаю? – спросил Осип и посмотрел на Давида. – Что-то ты мне сегодня не нравишься, Дав. Сидишь, как на похоронах… Ну, что, чаю?
– С удовольствием, – улыбнулась ему Ольга.
– Боюсь, нам уже пора, – возразил Давид.
– Сейчас принесу, – Осип, похоже, пропустил мимо ушей это "пора", как будто его и не было.
– Собирайся, – сказал Давид, как только они остались одни.
– Я хочу чаю, – упрямо повторила Ольга.
– А я хочу, чтобы мы, наконец, ушли.
– Почему? – она глядела на него широко открытыми глазами, в которых можно было без особого труда прочитать досаду и раздражение, очень похожие на те, с которыми он сталкивался, когда пытался увести ее прочь из какого-нибудь дурацкого бутика.
– Ладно, – сказал Давид. – Ты идешь?
– Какого черта, Дав? – ему показалось, что глаза ее раскрылись еще шире.
– Ладно. С меня хватит. Я пошел.
– Ты с ума сошел? – спросила она, но он уже был в коридоре.
– Ты чего, Дав? – Осип внезапно появился на пороге и посмотрел на него так, словно, наконец, заметил, что тот находится рядом.
– Ничего, – сказал Давид. – Я пошел. Слушайте своего Брюннера, а мне надо работать.
Грохот захлопнувшейся за спиной двери был, конечно, смешнее некуда. Сбегая по ступенькам, он представил себе, как они расхохотались, услышав этот дверной выстрел и громко выругался. Поднимающаяся навстречу женщина с собакой попятилась и прижалась к стене. Собачка неуверенно тявкнула.
– Гав! – злобно рявкнул Давид, сбегая по ступенькам.
Конечно, и без всякого Филоферия М. было ясно, Кто время от времени вываливает нам на голову ведра с отборным мусором, который висит у нас в волосах или стекает за шиворот. Вопрос, собственно, заключался в другом: с какой целью, сэр?