Странная радость оттого, что земля, наверное, еще не знала такого преступника, как ты.

Странная радость, которая, впрочем, не брезговала при случае невольно приходившими на ум оправданиями, на все лады пытавшимися удержать его на краю отчаяния.

В конце концов, – говорил он себе, делая вид, что объективно взвешивает перед лицом Истины все за и против, – в конце концов, у них оставались еще Халев и Иешу, да вдобавок – красноречивый и всезнающий Аарон, а обетованная земля была почти рядом, так что можно было уже различить зелень ее полей и поросшую кустарником змейку Йордана. Так что ущерб, причиненный его бегством, выглядел совсем незначительным, скорее уж наоборот – он не только освобождал народ от лишнего рта, но и давал возможность более молодым и здоровым проявить себя и принести обществу большую пользу, чем ту, которую мог принести он сам.

Конечно, все эти доводы были совершенно напрасны, ведь несмотря ни на какие оправдания, он прекрасно знал еще до того, как ноги понесли его прочь, что он уже давно превратился в отверженного и презренного беглеца; в преступника, нарушившего волю Всемогущего; в жалкого отщепенца, которого любой встречный мог убить без всякого суда, потому что не только бегство, но и сама мысль о нем была ничем иным, как осуждением дел и замыслов Всемогущего, а значит, и расплата за нее могла быть только одна – немедленная и мучительная смерть.

Вот почему, когда настала та ночь, которую можно было назвать ночью бегства, в ней уже не было ничего неизвестного, ничего нового, ничего, что заставляло бы сердце биться сильнее, чем оно билось до этого. Потому что прежде, чем стать реальностью, это бегство свершилось в его сердце и теперь с этим не мог ничего поделать даже Всемогущий, всегда оставляющий человеку право самому дойти до самого конца.

И все-таки это была ночь бегства, Мозес.

Ночь, когда утопая в предутренних сумерках, он вышел из своего шатра, держа в руке короткий меч и узелок с нехитрыми припасами, в надежде быть уже далеко, когда первые солнечные лучи окрасят вершины далеких гор.

Звезды горели над его головой еще в полную силу. Пылающие с четырех концов лагеря костры не давали возможности уйти незамеченным, но он сумел пробраться почти под самым носом у часовых и растворился в подступившим к лагерю мраке, оставив за спиной блеянье овец и невнятную человеческую речь.

Моше, бегущий от своего народа, сэр.

От своего народа, Мозес.

И еще – от будущей славы и благодарности благодарных потомков.

От опоры и поддержки Всемогущего.

От чистой совести, которая отдыхала, зная, что ей не в чем себя упрекнуть.