О том, что человек – это только его бегство, только его решимость бежать, ломая все двери и все преграды, оставляя позади все, что когда-то делало тебя счастливым и уверенным.

Было не удивительно, что он заплакал тогда во сне, словно ему приходилось расставаться навсегда с чем-то бесконечно дорогим и бесценным, чего уже не вернуть никакими силами.

Проснувшись и размышляя утром над своим сном, он вдруг сообразил, что сон, пожалуй, похож на еще далекую грозу, чьи едва слышные раскаты уже вполне явственно предупреждали о грядущем, от которого нельзя было ни убежать, ни спрятаться.

Когда этот сон повторился в третий или четвертый раз, он уже твердо знал, что этот далекий, невнятный гром глухо выговаривал не чужое, а его собственное имя, – то, о котором он пока еще ничего не знал.

139. Филипп Какавека. Фрагмент 182

139. Филипп Какавека. Фрагмент 182

«Когда сегодня я думаю о тебе, то это значит, что я лишь постигаю разделяющее нас пространство, – все, что есть у нас сегодня, – это пространство, которое стало нашим домом.

Это совсем не значит, что я помню о тебе, – ведь память как раз разделяет и уводит прочь, она отдает нас прошлому, лишая надежды на возвращение, – наш же дом – это никогда не завершенное «сейчас», не знающее никаких преград; возможно, его стоило бы сравнить с Вечность, если, конечно, это слово еще имеет какой-нибудь смысл.

Бродить из комнаты в комнату или стоять у окна, слушая, как шумит в мокрой листве дождь, – не это ли то дело, которое дарит мне сегодня эта Вечность, и ни за него ли я берусь, чтобы исполнить его до конца?

Многое из того, что находится рядом, то, к чему я могу сегодня прикоснуться и что могу видеть, право же, дальше от меня, чем ты, живущая по ту сторону моих сновидений. Но еще ближе, чем ты – сам этот дом, пронизанный светом, которому он обязан своим существованием. Не от того ли я ни на что не променяю наше расставание – затянувшееся настолько, что оно стало нашим миром, быть может, куда большим, чем сам мир, похоже, сотканный из того же света и легко умещающийся на полках моей библиотеки?

Пожалуй, не будет ничего странного, если окажется вдруг, что этот мир существует только потому, что существует наш дом, в котором царствуют молчание и разлука».

140. Танец старого пердуна

140. Танец старого пердуна

Отвлекаясь от восторженного голоса Осии, Мозес вдруг подумал, что не рисовал уже много лет. Во всяком случае, с тем наслаждением, которое сопровождало его очень давно, когда, склонившись над партой, он делал вид, что внимательно слушает урок и, одновременно, скосив в сторону глаза, водил ручкой или карандашом по листу бумаги, выводя на нем растения, зверюшек, человеческие фигурки и Бог знает что еще, безо всякой связи и порядка, – все, что приходило ему на ум, и в том самом виде, в каком оно представлялось его фантазии.