Конечно, он промолчал в ответ, этот жалкий беглец, возомнивший о себе невесть что, хотя со стороны, возможно, и могло показаться, что он просто ушел в свое молчание, как уходят в закрытый на все замки и запоры дом или в ощетинившуюся железом и камнем крепость, так что многим ангелам показалось даже, будто Всевышнему пришлось отступить и допустить то, что казалось им недопустимым, но, конечно же, они прекрасно знали, что Он мог бы с легкостью вытащить своего собеседника из этого молчания, как вытаскивают из раковины устрицу или как вытаскивают впившуюся под ноготь занозу.

Однако, Он почему-то не сделал этого, сэр.

Словно хотел показать, что с уважением относится к правилам и основаниям, по которым разыгрывалась партия, – ко всему тому, что составляло содержание этой, в общем-то, незамысловатой пьесы, – жажду, усталость, отчаянье, голод и снова – усталость и тяжелые сны, а вдобавок ко всему еще и то, что можно было отыскать в сердце Моше, – отчаянную решимость и бесконечное одиночество, глухоту, которая не слышала обращенных к ней слов, несговорчивость и готовность умереть. И еще многое-многое другое, что Всемогущий, конечно, принимал в расчет и оценивал по своим собственным, неизвестным нам критериям, что, разумеется, не могло отнять у него много времени, так что когда Моше открыл глаза, чтобы убедиться, что он еще жив, то увидел только черный, мертвый и обгоревший куст, который лучше всяких слов свидетельствовал, что Всемогущий уже далеко, а сам он вновь остался один.

Возможно, торговый караван, который он встретил на следующее утро, был последним подарком, которым одарил его Святой, вновь позаботившийся о его жизни.

Окружившие его караванщики шумели, смеялись и хлопали его по спине, поздравляя с чудесным спасением и желая выслушать рассказ о том, как он очутился здесь, посреди пустыни, вдали от оазисов и воды. А он стоял, оглушенный их криками и ослепленный пестротой их одежд, чувствуя, как навсегда останавливается для него время и начинается какая-то совсем не похожая ни на что жизнь, о которой он прежде даже не подозревал.

Впрочем, не обошлось без насмешки Небес и тут, словно Всемогущий посылал ему напоследок одну из своих многозначительных шуток, которые свидетельствовали о Нем лучше, чем все богословские доказательства и аргументы. Один из караванщиков, старый, седой и увечный старик, вдруг сказал, глядя на Моше, что он знает этого человека. Ну, конечно. Это еврей, который был в милости у фараона, а потом сбежал вместе со своим народом, прихватив столовое золото и серебро. – Я как раз служил тогда в ближних конюшнях – сказал он, ощупывая Моше внимательным взглядом выцветших глаз…– А ну-ка, ну-ка, посмотрите-ка, что он там прячет у себя в котомке!.. Но Моше ответил – нет, это не я, должно быть, ты обознался… Однако прошло совсем немного времени, и скоро во второй и в третий раз кто-то опять приступил к нему, говоря, мы знаем этого человека, потому что мы видели его однажды ведущим свой народ по пустыне. Но и на этот раз Моше вновь сказал им – нет, это не я, тем самым превращая в ничто слова Божии, которые избрали и направляли его, давая силы и уверенность и обещая скорое избавление. Но теперь слова эти не значили ничего, и это выглядело так, словно Всевышний отпускал Моше на свободу, расторгнув с ним договор и позволив услышать напоследок Его негромкий, прощальный смех, прежде чем Тот скрылся в окутавшем горную гряду тумане…