Уваров даже завис на мгновение, пока до него не дошел смысл сказанных слов. Улыбнулся, скривился от боли, свято веря, что Лера его шипение не расслышала в телефоне.

— А насчет соревнований… ну как сказать?

— Как есть, так и говори.

— Поживем — увидим.

— Ясно.

— Лер, я не жалею, поняла? И ты не жалей, — вдруг сказал Тим.

А девочка молчала. Легко говорить не жалей! С чувствами-то что делать? И говорить дальше с Тимкой почти невозможно! Ну сколько она продержится до того, как заревет?

— Ладно, — пробормотала она.

— Я здоров, как бык!

— Угу.

— Вот по чесноку…

— Да поняла я! Пока…

— Пока, — сказал Тим в замолчавшую трубку и вздохнул.

Ник смотрел, как тот кладет телефон, как садится за стол, и переживал. Он не понимал, почему в отношениях этих двоих столько сложностей. Видел, что оба тянутся друг к другу, но… Откуда взялось это «но» и почему, не понимал. Он накрывал на стол, вновь хозяйничал на кухне.

Тим завертел телефон в руках, и на Егорова не смотрел. Он пытался понять, почувствовать, что происходит сейчас с Лерой, и вздыхал. Глядел на глянцевый, смоляной экран, а видел в нем плачущую Леру и вновь вздыхал. Ему не хотелось бы, чтобы она плакала, но… Опять это пресловутое «но»…

В тысяче метров от дома Тимки Лера действительно плакала. Плакала, уткнувшись в подушку, потому что боялась еще сильней расстроить маму, которой сегодня и так хватило волнения. Зачем еще добавлять-то?

А Тимка… нет, не Тимка — Тим… Тим стоял перед глазами. Сначала его широкая спина. Вновь она прятала за собой Леру и не подпускала к ней ту страшную женщину. А потом… Он смотрел на нее. Смотрел одним глазом, потому что второй, красный, из-за царапины через всё лицо, слезился, безостановочно. Из носа бежала кровь, и парень был весь в собственной крови. И белая ткань рубашки слепила глаза. Цвет казался кипельно-белым. Кровь, падая тяжелыми каплями на ткань, расплывалась в невообразимые кляксы. Кап — и кровавая клякса словно разбегалась рваными краями по белой материи. Жуть!

Лера… А что она могла сделать? Ее втащили в кабинет, усадили, и мать крутилась здесь же, но девочка ничего и никого не видела. Перед ней сидел Тим, и видела она лишь его. А он сидел и улыбался ей… она улыбаться не могла. Она беззвучно плакала, и слезы, падая на белые рукава блузки, бесследно таяли: ведь слезы, несмотря на боль, цвета не имеют… И девочке ничего, кроме сожаления, не оставалось…