Я сразу поняла, что малышка дар речи потеряла. В этом проклятом городе такое можно увидеть, что не только речь отнимется. И я тихонько спросила:

– Папа?

Девочка молча отрицательно покачала головой.

– Мама?

Девочка снова мотнула головой.

– Сестра?

Девочка энергично кивала головой. Мне тогда самой лет отроду было совсем чуть-чуть, а я уже догадалась, что с ее сестренкой произошло. Но, зачем-то, все равно поперлась назад в дом. Пробралась тихонько на второй этаж, и увидела ровно то, что ожидала. А мрази эти, после всего, что натворили, перепились и здесь же спать и завалились.

И тут злоба меня одолела невероятная. Вижу, камин скоты затопили. Холодно им видать стало. Подошла, разворошила тихонько угли, да выворотила прямо на пол две большие головешки. Подцепила кочергой, оттащила их к лестнице, раздула докрасна, да убежала.

Пожар был знатный. Вся эта погань столичная переполошилась. Искали тех, кто поджег. А уже через неделю сгорел еще один дом с упившимися до чертиков солдатами. А потом еще один. И еще…

Дура-девка, не понимала я, чем это закончится. Я себя мнила защитницей и славным воином. У меня как раз то время наступило, когда девочка в девушку превращается. Вот и понесла меня нелегкая на приключения. Мстила за немую девочку, за Джесса, за папу и маму, за сестер, за братьев. Та девочка так, кстати, и не заговорила. По сей день она не проронила ни слова. Я ее и так понимаю. С мужем они жестами разговаривают. А остальные в деревне ее дурной считают. Ну и пусть считают, идиоты.

А тем временем в городе молва пошла о неких мятежниках, которые столичных солдат жгут. В это верили столичные войска. А самое страшное, что в это поверили и жители. И поднялась той зимой новая волна народного гнева.

Не хочу вспоминать все, что нам пришлось пережить. Мне и так каждую ночь все это вспоминается. И то, как я свою честь за двух ободранных кур отдала. И то, как в лютый мороз нам пришлось разделывать тело молоденького солдата, чтобы потом его съесть.

Страшное время.

Удалось нам с девочкой в тут пору бежать из города. Повезло, ведь тогда как раз в город приехали чудотворцы. Снова пришли всех убивать. Не могли, козлы, все сразу качественно сделать, наслаждались видать нашими муками.

Прибились мы к одной деревеньке на юге. Там, первое время, все нас за ворота выкидывали. Один только мальчик принял к себе. У него тоже никого не осталось, война оставила ему только землю, да парализованного деда, что лишь стонал и плакал. Я взялась за хозяйство. Моя названная сестренка подвязалась ухаживать за дедом. Сестру я называла Люми. Так имя ей и прижилось. Это даже не настоящее имя вовсе. Это единственный звук, что девочка могла выдавить из себя.